Один нигерийский парикмахер сказал об идее о том, что вакцины – это заговор Запада против мусульман: «Если бы белые люди на самом деле хотели нас уничтожить, то для этого существует много более простых способов. Они могли бы отравить кока-колу…» Я склонна согласиться с этим утверждением. Подозреваю даже, что неотравленная кока-кола приносит нашим детям больше вреда, чем вакцинация.
Сам тот факт, что у нас есть враги, полагает Седжвик, еще не повод для паранойи. Наш цинизм оправдан, но это очень печально. То, что многие из нас находят вполне правдоподобным, что огромная сеть ученых, чиновников здравоохранения и врачей всего мира по доброй воле причиняют за деньги вред детям, есть свидетельство того, что капитализм, на самом деле, отнимает у нас. Капитализм уже ограбил и вверг в нищету рабочих, создающих блага для других, и капитализм вверг нас в культурную нищету, лишив нетленное, не подлежащее купле-продаже искусство его ценности. Но когда мы начинаем смотреть на прессинг капитализма как на неотъемлемый закон, внутренне присущий человеческим мотивациям, когда мы начинаем верить, что каждый человек – это собственность, вот тогда мы можем считать себя по-настоящему ограбленными и нищими.
Каждый раз, когда я в детстве жаловалась на боль в горле, папа нежно надавливал мне на шею ниже челюсти, ища припухшие лимфатические узлы. «Думаю, что все будет хорошо», – говорил он, закончив осмотр. Таким же был его вердикт, когда я позвонила ему из колледжа, заболев какой-то тягостной дрянью, которую он идентифицировал как «вероятно, грипп». Я спросила, что мне с этим делать, и он, к моему глубокому разочарованию, предложил мне пить больше жидкостей. Потом, подумав, он порекомендовал мне чудодейственное средство его бабушки для лечения простуды – гренки с маслом и теплым молоком. Он живописал мне, как плавает масло на поверхности молока и как ему было хорошо под крылом бабушки. Я хотела знать, не нужно ли мне какое-нибудь лекарство, но отец понимал, что мне нужен душевный покой. Уже став взрослой, я не переставала удивляться, когда врач при осмотре ощупывал мне шею в поисках припухших подчелюстных лимфоузлов. Для меня нежность этого прикосновения всегда ассоциируется с папиной заботой.
Патернализм перестали считать достоинством медицины, так же как отношение к отцовству перестало зависеть от абсолютного авторитета отца в семье. Но остается открытым вопрос: а как же мы должны ухаживать за другими людьми? В своих рассуждениях об усилиях, направленных на борьбу с детским ожирением, философ Майкл Мерри определяет патернализм как «ограничение свободы другого с целью сделать для него благо и предотвратить вред». Патернализм такого типа, отмечает Мерри, отражен в правилах дорожного движения, законах об обороте оружия и в постановлениях об охране окружающей среды. Это ограничения свободы, пусть даже они диктуются благожелательным отношением. Вмешательство в родительское воспитание детей с ожирением, утверждает Мерри, не обязательно является благожелательным. Существует риск усиления риска. Дети, которые уже стигматизированы из-за своего телосложения, становятся мишенями для насмешек и издевательств в еще большей степени. Семьи, в которых имеет место «риск» ожирения, приобретают риск подвергнуться дискриминации. Профилактика такого рода рисков, замечает Мерри, нередко используется для оправдания принудительных действий власти.