Откровенные

— Я уже была у хирурга, у профессора, и уже уговорилась с ним… На-днях надо решиться…

— Говорят, операция пустая.

— А все-таки…

— А ты, Вася, не боишься операции? — вдруг обратился Павлищев к мальчику.

— Не боюсь, если мама будет со мной.

— Буду, всегда буду! — нежно проговорила мать и с какой-то особенною порывистостью поцеловала его.

— Молодец, что не боишься! — похвалил Павлищев и ласково поманил ребенка к себе.

Но тот, по видимому, не имел ни малейшего желания подойти к незнакомому человеку, да еще напугавшему мать. И он не отвечал на зов.

— Не бойся, Вася. Этот дядя добрый! — взволнованно проговорила Марья Евграфовна.

Несмотря на слова матери, мальчик не трогался с места и еще крепче прижался к ней.

— Он в меня… застенчивый! — вымолвила мать, точно извиняясь за сына.

И странное дело! Хотя Павлищев и не испытывал в эти минуты никакого нежного отцовского чувства и, вообще, не особенно любил детей, тем не менее этот ребенок, столь похожий на него, возбуждал в нем невольное участие. Ему хотелось приласкать этого сироту без отца.

Вообще его превосходительство как-то размяк и был в великодушном настроении духа, чему, надо думать, не мало способствовало и успокоение относительно возможности какого-либо скандала, и все еще тлевшая привязанность Марьи Евграфовны — он это видел — и ее красота.

Положительно, она хорошенькая — эта небольшая женщина с крепкими упругими формами, с девической талией и ребяческой робостью. А главное, в ней есть эта свежесть, этот аромат южных степей и какая-то девственная целомудренная стыдливость неиспорченной женщины. И столько глубины в этих больших кротких глазах, опушенных длинными ресницами. И в то же время какая наивность! Видно было, что жизнь со всеми ее лишениями нисколько не загрязнила ее и оставила чистой, чего Павлищев никак не предполагал.

Давно уж он не встречал ничего подобного в своих любовных петербургских авантюрах и с дамами полусвета, и с дамами, так называемыми, «порядочными» ничего подобного.

И в голове Павлищева внезапно явилась шальная мысль:

«Не начать ли с ней опять!? Отличная была бы любовница. Преданная, любящая и простоватая!»

Но ему вдруг стало самому совестно этой мысли. Ведь тут должна быть одна любовь, и к чему может привести эта связь!? Невозможно же ему жениться на Марье Евграфовне. Не такая ему нужна жена в его положении! Он женится на Трифоновой с миллионом в придачу!

Но он все-таки решил поразить Марью Евграфовну и уже в голове его был определенный план того, что он для нее сделает.

С особенным интересом стал он расспрашивать об ее прошлой жизни, об ее настоящем и надеждах на будущее, и Марья Евграфовна, подкупленная ласковостью Павлищева и, главное, воспоминанием о своей прежней любви, с кроткой доверчивостью стала рассказывать свою историю, деликатно опуская в ней те ужасы лишений, которые она перенесла, чтобы не смущать Павлищева.

Сперва ей было трудновато, но потом ничего, легче. Она получила место и живет теперь, не нуждаясь, в Харькове. Спасибо добрым людям, устроили ее.

— А я думал, что вы вышли замуж! — заметил Павлищев.

— И не собиралась.

— Но женихи, конечно, были? Должны были быть!

— Положим, были, — застенчиво краснея, говорила Марья Евграфовна, — но я не рискнула выйти замуж.

— Отчего?

— Отчего? — переспросила молодая женщина и удивленно повела взглядом на Павлищева, словно изумляясь, что он не понимает «отчего». — Я не хотела делить привязанности между мужем и… вот им!.. — прибавила она, указав движением головы на мальчика. — И, наконец…

Она на секунду остановилась и промолвила:

— И, наконец, мужчины не всегда прощают прошлое… Ребенок мог быть живым укором…

Павлищев слушал, опустив голову. Сколько самоотвержения было в этой женщине. Сколько сделал он ей зла. И ни одного упрека, ни единого слова негодования, и никаких притязаний!

— Послушайте, Марья Евграфовна, — заговорил он, — поправить прошлого, разумеется, нельзя, но искупить его никогда не поздно…

— Чем искупить?.. Я ничего не прошу…

— Но я прошу вас позволить мне исполнить хоть долю своих обязанностей. Позвольте мне быть полезным вам?..

— Мне ничего не надо! — строго, почти брезгливо, вымолвила Марья Евграфовна.

— Но ему…

Чувство матери взяло верх над гордостью женщины, и она ничего не сказала.

— Я пока могу положить на имя мальчика десять тысяч и доставлю билет вам… И кроме того, не лишите меня возможности примириться с совестью и позвольте взять заботу об его воспитании на себя… Я буду высылать вам для этой цели тысячу двести рублей в год, по сто рублей в месяц… И еще просьба: разрешите мне иметь когда-нибудь вести о вас и о нем…

— К чему?

— Чтоб я не терял больше вас из виду…

Марья Евграфовна была переполнена благодарностью за сына и с глазами, полными слез, протянула руку Павлищеву. Тот ее крепко пожал и поцеловал.

— Я не ошиблась в вас… Вы добрый человек! — проговорила, вся умиленная, Марья Евграфовна.

И это выражение чувства необыкновенно тронуло Павлищева.

Прощаясь, он получил разрешение навещать Марью Евграфовну, пока она будет здесь, и поцеловал Васю, обещая ему в следующий раз привезти игрушек.