Открытие

Игорь незряче шел за Любой. Перед ним сияли сполохи, как в тот раз, когда они впервые поцеловались. Игорь думал, что теперь долго он будет ходить с этим сиянием в глазах, как после электрической сварки. Но вдруг он зачуял что-то неладное, и сполохи пропали.

— Осторожно, — предупредила Люба, покусывая горящие губы, — не споткнись!

И тогда Игорь остановился и увидел, что Люба привела его на кладбище. Его словно дернуло током: он не любил этого места. Но деваться было некуда. Пришлось нагонять Любу.

Шел, спотыкаясь о могильные холмики, поваленные кресты и сопревшие венки. Люба вела его мимо цементного надгробия с распятием, серого покосившегося креста, рельса, вбитого на неизвестной могиле, памятника освободителям Витимска от банд Пепеляева, ржавых табличек, исписанных еврейскими письменами, штыря с узкой полоской полумесяца, серого камня со стершейся надписью, холмика охотника-якута и тумбочки со звездой.

Могилка Софьи Григорьевны располагалась среди безвестных холмиков и покосившихся лиственничных крестов.

Игорь остановился перед знакомой пришлифованной гранитной глыбкой на холмике Любиной матери. «Софья Григорьевна Лукина. Родилась в 1912 году, умерла в 1944 году. Вечный покой, мать и жена».

Люба опустилась на колени перед камнем и провела по нему рукой, смахивая прошлогодние листья. Ее ресницы заблестели от слез. Она разделила букет на две части и половину рассыпала на могиле матери.

«А куда другую половину? — подумал Игорь. — Оставит себе?»

— Иди за мной! — приказала Люба.

Игорь последовал за ней, ничего не подозревая. А она вела его к краю кладбища, где тополя уже смыкались кронами, а кусты под ними шелестели так, что казалось, в них кто-то прячется.

Острый сук царапнул Игоря по виску. Земля на могилах становилась все свежее, оградки — ярче.

— Куда же мы еще? — спросил он.

— Пришли, — отозвалась Люба.

Игорь прорвался на поляну и замер. В мягкой зеленой полутьме увидел он самые свежие могильные холмики. Оградки здесь были выстроены четкими рядами, а земля не успела обрасти травой. Прямо перед ними краснела тумба со звездой.

Игорь автоматически наклонился и прочитал: «Шмель Павел Иванович...» Он попятился, но Люба придержала его за рукав.

— Весной умер, — сказала она и положила цветы на тумбу. — Старая простуда сидела в нем...

Игорь подумал о быстрых годах. Земля забирала старших, им оставались заботы, все, что не сделано, и горечь жизни, потому что радость — легко улетучивающийся материал.

Он бы долго так простоял у этой могилы, не замечая надвигающихся сумерек. Но Люба потянула его с кладбища.

— Теперь можно и к вам, — заметила она тихо.

И они молча отступили от свежих могил на старое кладбище и вышли потихоньку к двум лиственничным столбам по краям дороги. Из зарослей черемухи, свиного багульника и мелколистной березы дорога вырывалась на пустырь. Здесь начинались первые строения города — темнел длинный дом инвалидов.

На завалинке инвалидного дома сидели несколько обитателей. Инвалиды грелись в лучах заходящего солнца и вели неторопливый разговор, который сводился к тому, что солнце на лето, зима на мороз.

— Любушка! — раздался вдруг вскрик, и с завалинки соскочила Феня. — Голубушка моя, раскрасавица ты писаная!

— Поздороваемся да пойдем, — шепнул Игорь Любе.

Но Люба шагнула навстречу Фене, и они обнялись.

Феня как будто похорошела в инвалидном доме. Глаза у нее синели, как два глубоких улова, а на самой было надето красное праздничное платье. Словно пламя охватило Любин белый шелк.

— Как ты чувствуешь себя, Феня? — спросила Люба.

— Лучше, моя душечка, — отозвалась Феня. — С людьми я тут, в обиду не дадут.

— Да кто тебя обидеть может, родная ты моя? — спросила Люба.

— Тс-с-с! — приложила палец к губам Феня и выглянула из-за Любы. — Услышит... Петр Васильевич!.. Вон молодой какой он, поджарый! Пришел по новой раскулачивать!

— Да это же Игорь! — воскликнула Люба. — Из института прилетел на практику!

— Здравствуй, Феня, — подал голос Игорь.

— А-ах, Игорек, — поморщилась Феня, — не признала в тебе я Ксениного... Отец и отец...

— Закончу институт, — забормотал Игорь, — к себе тебя жить возьму, Феня...

— Нет, Игорек, — расплавились складки на Фенином лице. — В тягость такая любому...

— А может, к нам перейти надумаешь, Феня? — спросила Люба.

— Нет, Любушка, — покрутила головой Феня, и темный узелок волос заблестел, точно проволочный. — Здесь дожидаться надо братку...

— Да не все ли равно? — удивилась Люба.

Феня помотала головой.

— Золотая Матушка с Батюшкой не отпустят братку, — объяснила она.

— Ты все еще надеешься? — спросила тихо Люба.

— А как же? — вскинулась Феня. — Увидят Матушка с Батюшкой, в какой я живу юдоли, смилостивятся, отпустят Васю из своего зимовья. — Она вздохнула, обратив дальний взгляд на тайгу. — Хрустальное зимовье у него, да скучно в нем, к людям хочется...

Из двери барака вышла на крыльцо старуха в белом переднике и закричала бодрым голосом:

— На ужин! Товарки, товарищи, ужинать!

Инвалиды, скрипя костылями, начали подниматься с завалинки. Поддерживая друг друга, они потянулись к крыльцу.