Открытие природы

В «Картинах природы» Гумбольдт умело сочетает спокойное безмолвие андских вершин и буйство джунглей, волшебство метеоритного дождя и устрашающее зрелище ловли электрических угрей. Он писал о «зияющей утробе земли» и о «носящих драгоценности» речных берегах{781}. Здесь пустыня становилась «морем песков», листья раскрывались, чтобы «поприветствовать восходящее солнце», и обезьяны наполняли джунгли «тоскливым воем». В тумане порогов Ориноко радуги танцуют, играя в прятки, которые он называл «оптическим колдовством». Гумбольдт создает поэтические виньетки, описывая причудливых насекомых, «льющих свой красный фосфоресцирующий свет на заросшую травой землю, вспыхивающую живым огнем, как если бы звездный полог небес спустился на землю»{782}.

Это была научная книга, не отягощенная лиризмом. Для Гумбольдта стиль не был важнее содержания, но, опасаясь за «мелодию» своих фраз, он настаивал, чтобы издатель не менял ни одного слога{783}. Подробнейшие научные разъяснения – составлявшие большую часть книги – могли быть пропущены массовым читателем, так как Гумбольдт прятал их в примечаниях в конце каждой главы[17]{784}.

В «Картинах природы» Гумбольдт показывает, как природа может оказывать влияние на человеческое воображение. Природа, пишет он, находится в загадочной связи с нашими «внутренними ощущениями»{785}. Например, ясное голубое небо рождает совсем иные чувства, нежели тяжелая завеса темных туч. Тропический пейзаж, сильно усеянный бананами и пальмами, действует на человека совсем не так, как редколесье с белоствольными гибкими березками. То, что сегодня мы склонны считать очевидностью, – взаимосвязь между внешним миром и нашим настроением – для читателей Гумбольдта было откровением. Такие мысли высказывали поэты, но ученые – еще никогда.

«Картины природы» снова описывали природу как паутину жизни, с животными и растениями, зависящими друг от друга, мир, насчитывающий немало жизненных форм{786}. Гумбольдт особое внимание уделяет «внутренним связям сил природы»{787}. Он сравнивает африканские пустыни с венесуэльскими льяносами и с пустошами Северной Европы: как ни далеко разнесены эти ландшафты, теперь они сливаются в «единую картину природы»{788}. Учебные наработки, которые он начал со своих зарисовок после восхождения на Чимборасо, продолжившиеся в Naturgemälde, теперь становятся шире. Эта концепция стала для Гумбольдта подходом, позволявшим объяснить его новое видение. Его Naturgemälde был уже не только рисунком: из него мог вырасти прозаический текст, как в «Картинах природы», научная лекция или философское обобщение.

Книга «Картины природы» была написана на фоне безрадостной политической ситуации в Пруссии, когда Гумбольдт чувствовал себя брошенным на произвол судьбы в Берлине{789}. Гумбольдт призывал читателей «радостно следовать… в лесную чащу, в бескрайние степи и на хребет Андских гор», ведь «в горах – свобода»{790}, и переносил их в волшебный мир, подальше от войны и «штормовых волн жизни»{791}.

Этот новый подход к описаниям природы был настолько пленяющим, что Гёте писал Гумбольдту: «Я вместе с вами нырял в самые дикие края»{792}. Другой знакомый Гумбольдта, французский писатель Франсуа-Рене де Шатобриан, считал его сочинения такими необыкновенными, что признавался: «Можно подумать, что вы скользите вместе с ним по волнам, бродите вместе с ним в лесной чаще»{793}. «Картины природы» вдохновят несколько поколений ученых и поэтов следующих десятилетий. Книгу штудировал и Генри Дэвид Торо{794}, и Ральф Уолдо Эмерсон, заявивший, что Гумбольдт расчистил «небеса от клочьев паутины»{795}. А Чарльз Дарвин просил своего брата переслать эту книгу в Уругвай, где он надеялся ее забрать во время захода туда «Бигля»{796}. Позднее, во второй половине XIX в., фантаст Жюль Верн использовал гумбольдтовские описания Южной Америки для своей серии «Необыкновенные путешествия», порой напрямую цитируя их в диалогах. «Могучая Ориноко» Верна была литературным памятником Гумбольдту{797}, и в «Детях капитана Гранта» исследователь-француз утверждает, что лезть на гору Тейде на острове Тенерифе нет смысла, коли там уже побывал Гумбольдт. «Что мне там делать, – восклицает месье Паганель, – после этого великого человека?!»{798} Неудивительно, что жюль-верновский капитан Немо из знаменитых «Двадцати тысяч лье под водой» описан обладателем полного собрания трудов Гумбольдта{799}.