Открытый город

Если же говорить о настоящем умопомешательстве, – продолжал мой друг, – а я не буду делать вид, словно его не существует, если говорить о глубинном, интуитивном разладе между объективной реальностью и некой персональной реальностью собственного сочинения, – что ж, в моей семье примеров было хоть отбавляй. Ты говорил о Лейдене – ну-у, моя семья тоже в некотором роде Лейден. Мой отец лишился рассудка и подсел на кокаин. А может, в другом порядке – с кокаина началось. В любом случае, в эту самую минуту он где-то в Южной Каролине, шляется по улицам в поисках порошка. В этом его цель жизни. Учтите: слово «отец» я употребляю в отвлеченном смысле. Этого субъекта я уже четыре года не видел, а лучше бы никогда не видал. Пример номер два: моя мать – шестеро детей от пяти разных мужиков. Тоже своеобразное безумие, верно? Сами посудите: почему бы не остановиться после третьего или четвертого ребенка? У меня есть старший брат – сидит за торговлю дурью. А о дяде Реймонде я вообще молчу. Дядя Рей работал механиком в пригороде Атланты. У него были жена и трое детей. Он был, как говорится, соль земли – никогда не ходил налево, не употреблял наркотики. А потом – мне тогда было одиннадцать – помешался, отчего, одному Богу известно, пошел на задний двор и выстрелил себе в лоб. Его нашла младшая дочка – моя двоюродная сестра Иветта, тогда ей было семь.

Вся компания погрузилась в молчание. Я знал эту историю. Кошмарная обстановка в семье, из которой моему другу пришлось как-то выбираться, чтобы поступить в университет, а потом в аспирантуру, а потом стать младшим преподавателем в университете, входящем в Лигу плюща. Теперь, завершив свой рассказ, он сидел с умиротворенным лицом. На лужайке перед нами, где тени становились всё длиннее, вечерело, свернутые парашюты увозили на машинах Управления по делам парков и зон отдыха. Вероятно, удальцам впаяют обвинения в безрассудном поведении, создающем угрозу для жизни окружающих, и приговорят к штрафу.

– Могу предположить, – сказала после долгой паузы Моджи, – что то, с чем в этой стране были вынуждены сталкиваться и до сих пор сталкиваются черные, – я говорю не о себе и не о Джулиусе, а о таких, как ты, чьи деды и прадеды уже жили здесь… то, с чем вы вынуждены сталкиваться, кого угодно довело бы до умопомрачения. Расистский строй этой страны штампует психов.

– Ох ты, – сказала Лизе-Анн, – не подсказывай ему оправдания!

Мы все не без облегчения рассмеялись. Лизе-Анн моментально располагала к себе. По контрасту с ней меня поразила колючесть Моджи, ее готовность включать защитные механизмы чуть ли не в любую минуту. Рассказывая о своем мужчине – я до сих пор его в глаза не видел, – она требовательно спросила у меня:

– Пытаешься вычислить, черный он или нет?

Я опешил. Заверил ее:

– Нет-нет, меня такие вещи вообще не интересуют.

Это было бы пошлостью – в ее обвинении сквозил намек, что ум у меня пока незрелый. Но я нашел это обвинение прелестным и даже эротичным, и внезапно вообразил нас вместе в эротических обстоятельствах. Между ней и Надеж не было ничего общего; это влечение имело другую валентность. Я даже сомневался, что могу назвать его влечением. Но в настроении, в которое она куталась, как в плащ, было что-то интригующее. Она была прямодушна, высказывалась свободно, в любую минуту рвалась в бой, но всё же оставалось впечатление, что она занимает позицию наблюдателя, зорко следит за людьми и словами.

Когда мы направились к выходу из парка, мой друг и его девушка откололись от нас и поехали на такси в Верхний Манхэттен. Я шел с Моджи по Сентрал-Парк-Уэст. И вновь говорил в основном я. Еще разок попробовал ее разговорить, затронув тему переработки вторсырья. Она отвечала только «да» или «нет», словно прекрасно понимала, что я всего лишь попусту мелю языком, заполняю паузы. Голубь с темным оперением – возможно, тот же, которого мы видели несколькими часами раньше, хотя я не был в этом уверен – передвигался вприпрыжку вдоль каменной стены, огораживающей парк с запада, словно следил за нами, а затем внезапно взлетел и окончательно пропал из виду среди деревьев. Я снова задал вопрос про ее мужчину, изображая интерес.

– Его зовут Джон Массон.

Она ничего не имела о нем сказать. Весенний вечер умалял смысл наших слов, высасывал из нас энергию, и спустя недолгое время оказалось, что мы просто молча идем рядом – только-то. Пару раз я поглядывал на ее лицо – в эти минуты оно казалось крайне сосредоточенным, и совсем некрасивым, и пленительным во всех отношениях. Я находил, что никак не могу разгадать, что у нее на уме. Рядом с нами ворчали басом автомобили – звучали голоса моторов, нетерпеливо работающих поршнями, выхлопные газы вносили нотки угрозы в ароматный мир парка. У входа в метро на 86‑й улице я отпустил ее.