Открытый город

Быть практикующим психиатром – значит, помимо всего прочего, воспринимать мир как пестрый набор разных племен. Рассмотрим подмножество индивидов, более-менее одинаковых в том, какие схемы реальности сложились в их головном мозгу: различия между строением головного мозга в этой группе, группе тех, кто считается нормальными, контрольной группе, включающей большую часть человечества, окажутся мизерными. Психическое здоровье – тайна за семью печатями, но эта группа людей довольно предсказуема, и к ней более-менее применимы уже добытые наукой крупицы знаний о функциях мозга и механизмах химических сигналов. Правое полушарие обрабатывает информацию параллельно, левое – последовательно, и оба более-менее эффективно обмениваются сообщениями через мозолистое тело. Головной мозг как единое целое, уютно разместившись в черепной коробке, неуклонно прогрессирует в выполнении целого спектра поразительно сложных задач, но некоторые другие теперь даются ему хуже. Такова наша картина нормального состояния психики. В житейской практике различия между индивидами обычно преувеличивают – человеку, по немаловажным социальным причинам, нравится думать, будто другие совершенно на него не похожи, – но в действительности для большинства функций мозга различия довольно малы.

А теперь возьмем другую группу индивидов, более отдаленное племя: мозг его представителей имеет существенные химические и физиологические отличия от мозга первой группы. Это душевнобольные. Безумцы, психи; те, у кого шизофрения, невроз навязчивых состояний, паранойя, маниакальное влечение, социопатия, биполярное расстройство, депрессия или какая-то роковая комбинация двух или нескольких вышеперечисленных болезней: все эти люди должны быть вместе, их следует отнести к некой отдельной категории. По крайней мере, так полагаем мы – и эти рациональные соображения стали основой практической психиатрии. Если эти люди серьезно больны, их госпитализируют с их согласия или принудительно, и дают им лекарства, с их согласия или насильно. Но внутри этого племени – вот что меня частенько ошеломляло – различия настолько глубоки, что на самом деле перед нами целый сонм племен, и каждое отличается от прочих не менее выпукло, чем от племени нормальных.

Выполняя свои обязанности в качестве выпускника медицинской школы и ординатора, специализирующегося на психиатрии, я был лицензированным целителем и вел менее нормальных, чем я, к некой воображаемой среднестатистической нормальности. У меня была форменная одежда, диплом, подтверждающий, что я не ряженый, на моей стороне было DSMIV [58]. Моя задача, если сформулировать ее максимально высокопарно, – излечить безумцев. Если я не мог их излечить – а так оказывалось в большинстве случаев, – то изо всех сил помогал им адаптироваться к жизни. С начала до конца учебы в медицинской школе я силился не терять из виду эту благородную цель, мечту, стоявшую за нашей теорией и практикой. Разумеется, этими размышлениями я ни с кем не делился, а один из первых уроков, скоро усвоенных мной в качестве студента-медика, гласил, что целостным видением пациента жертвуют – скорее по привычке, чем по необходимости – ради частных подробностей. Нам прививали недоверие к философии; наши учителя отдавали предпочтение сильнодействующим нейромедиаторам, уловкам психоанализа, хирургическим вмешательствам. Многие профессора пренебрежительно смотрели на холистический подход, и лучшие студенты брали в этом с них пример.

Мы все относились к страданиям своих пациентов очень чутко, но я, насколько могу судить, принадлежал к крайне узкому меньшинству тех, кого неотступно одолевали мысли о душе и опасения, найдется ли душе место среди всех этих скрупулезно выверенных познаний. Интуиция нашептывала мне сомнения и вопросы. После трех лет в ординатуре меры, которыми можно держать болезнь в узде, в большинстве случаев стали для меня нехитрым делом. А ведь поначалу всё озадачивало: бескрайний океан непостижимых познаний, изобилующий опасными проливами и потенциальными подвохами. Но – как мне показалось в одночасье, – я обнаружил, что стал компетентным психиатром. Вдобавок я теперь более четко представлял себе дальнейший путь: куда стоит подавать заявление на стажировку, у кого лучше попросить рекомендацию. Мало-помалу я расстался с идеей посвятить себя науке и практиковать в университетских клиниках, так что мое будущее, вероятно, связано с крупной городской больницей, не входящей в университетскую систему, либо, может статься, с небольшой частной практикой в пригороде. Меня это устраивало: я, в сущности, никогда не испытывал тяги к той конкуренции, без которой не обходится карьера в академическом мире.