Отлив

С замирающим сердцем оценивал он создавшееся положение: судно их краденое; припасов – не важно из-за чего, из-за первоначальной ли беспечности или из-за расточительности во время путешествия, могло хватить единственно на то, чтобы добраться обратно под Папеэте, а там их ждала кара в лице жандарма, судьи в диковинной шляпе и ужасов далекой Нумеи. Там надеяться было не на что. Здесь же, на острове, они разбудили дракона: Этуотер со своими людьми и винчестерами охраняет дом – пусть-ка осмелится кто-нибудь приблизиться к нему! Что же делать? Остается только бездействовать, шагать по палубе и ждать, когда придет «Тринити Холл» и их закуют в кандалы или когда выйдет вся пища и начнутся муки голода.

К прибытию «Тринити Холла» Дэвис был готов: он забаррикадирует надстройку и умрет, защищаясь, как крыса в щели. Но что касается голода… Неужто таков будет кошмарный конец путешествия, в которое он пустился всего две недели назад с самыми радужными ожиданиями? Судно будет гнить на якоре, а команда бродить и подыхать в шпигатах. Нет, любой риск лучше этой гнусной неизбежности; уж лучше действительно сняться с якоря, пуститься куда глаза глядят и пусть даже достаться людоедам на самом безвестном из островов Туамото.

Дэвис быстро обвел взглядом море и небо в надежде увидеть признаки ветра, но источники пассатов, должно быть, иссякли. Там, где вчера и много недель назад по ревущей синей небесной реке ветер гнал облака, сейчас царила тишина. На выстроившихся по обе стороны от капитана рядах золотых, зеленых и серебристых пальм не шевелились даже самые легкие листы. Они склонялись к своему неподвижному отражению в лагуне, словно вырезанные из металла, а вокруг длинной шеренги пальм уже начинал колыхаться жар. Ни сегодня, ни завтра на избавление надеяться нечего.

А запасы тем временем убывают…

И тут из глубины души Дэвиса или, вернее, из глубины воспоминаний детства поднялась и нахлынула на него волна суеверия. В наступившей полосе невезения есть что-то сверхъестественное. Обычно во всякой игре больше разнообразия. А тут словно дьявол вмешивается. Дьявол? Он опять услышал чистый звук колокольчика, растворившийся в ночной тишине. А что, если это Бог?..

Он заставил себя отвлечься от этих мыслей. Этуотер – вот его ближайшая цель. У Этуотера есть провизия, есть жемчуг, а это означает спасение в настоящем и богатство в будущем. Они еще схватятся с Этуотером, и тот должен погибнуть.

Лицо капитана запылало, глаза застлала пелена, когда он вспомнил, какую жалкую, бессильную фигуру представлял он собой накануне вечером, какие презрительные слова он вынужден был сносить молча. Гнев, стыд, жажда жизни – все указывало ему один путь. Оставалось только придумать способ, как подобраться к Этуотеру. Хватит ли у него сил? Можно ли ждать помощи от этого ублюдка, этого мешка с костями, сидящего на палубе?

Глаза Дэвиса с жадным вниманием устремились на спящего, будто ему хотелось заглянуть в его душу, и сразу же тот беспокойно шевельнулся, неожиданно повернул голову и, щурясь, посмотрел на Дэвиса. Дэвис продолжал мрачно и испытующе смотреть на него, и тот отвел взгляд и сел.

– Ух, как голова трещит! – сказал он. – Кажется, я вчера порядком нагрузился. А где эта плакса Геррик?

– Ушел, – ответил капитан.

– На берег? Вот оно как! Что ж, я и сам бы не прочь.

– Неужели? – проговорил капитан.

– Ей-ей. Мне Этуотер нравится. Он парень что надо. Когда вы убрались, мы с ним поболтали душа в душу. А херес один чего стоит! Что твое амонтильядо! Хотел бы я сейчас его глотнуть… – Хьюиш вздохнул.

– Больше ты его ни капли не получишь, так и знай, – угрюмо произнес Дэвис.

– Эге, какая вас муха укусила, Дэвис? Не протрезвели, что ли? Поглядите на меня! Я ведь не брюзжу. Я весел, как канарейка.

– Да, – сказал Дэвис, – ты весел, это я вижу. Ты и вчера веселился и, говорят, чертовски недурное представление разыграл, чертовски недурное…

– Чего вы там несете? Какое еще представление? – насторожился Хьюиш.

– Хорошо же, я тебе расскажу, – проговорил капитан, медленно слезая с перил.

И он рассказал со всеми подробностями, не упуская ни одного обидного эпитета, ни одной унизительной детали, повторяя, акцентируя свои ядовитые слова. Он положил самолюбие, свое и Хьюиша, на горячие уголья и поджаривал безжалостно. Он причинял своей жертве муки унижения и сам их испытывал. Это был образец сардонической речи простого, неученого человека.

– Что вы об этом думаете? – спросил он, закончив, и посмотрел вниз на Хьюиша, притихшего и смущенного, но презрительно усмехающегося.

– Сейчас скажу, что я думаю, – последовал ответ, – я думаю, что мы с вами сваляли дурака.

– Вот именно, – сказал Дэвис. – Самым безмозглым образом сваляли, черт побери! Я хочу увидеть этого человека передо мной на коленях.

– Ха! – сказал Хьюиш. – А как это сделать?