ОТМА. Спасение Романовых

Барон посторонился. На нем был его неизменный желтый халат с погонами и Георгиевским крестом на груди. Кажется. он так и спал – в халате и с крестом.

В комнате не было другой мебели, кроме лежанки с матрасом, скамейки и низкого столика с циновкой перед ним. На столике лежала трубка для курения опиума.

Ольга прошла и села на скамейку.

– Ольга Николавна, что-то случилось? – спросил барон.

– Нет … То есть ничего нового, кроме того, что уже случилось с нами … Но я хотела вам сказать …

– Слушаю.

– Я люблю вас.

Она подняла голову и посмотрела в синие глаза барона. Того же цвета были глаза у ее отца – той же когда-то яркой синевы, теперь разбавленной и поблекшей.

– Я согласна быть вашей женой, – сказала Ольга.

– Но ведь это уже решено, – сказал барон.

– Я на самом деле согласна. Понимаете? По доброй воле, в здравом уме и твердой памяти.

Она помолчала, и барон молчал. Он не понимал, зачем все это.

– Только у меня условие: отпустите сестер. Я согласна выйти за вас и … любить вас, быть преданной женой, только если вы возьмете меня одну … Отпустите сестер, прошу.

Барон понял. Сел на скамейку рядом с Ольгой.

– Значит, вы пришли собой пожертвовать?

Ольга подбирала слова. Она хотела быть честной, но в то же время честность привела бы к провалу ее миссии. Ну не любила же она барона на самом деле – только убеждала себя, что сможет полюбить. Весь почти двухмесячный путь от Хамарын-хийда, где барон сделал сестрам предложение, и до Гумбума Ольга приглядывалась к нему, искала в нем крупицы хорошего, крохи доброго. Ведь нужно же за что-то зацепиться. И нашла не так уж мало: смелый, решительный, умный и даже обаятельный на свой диковинный манер. Мог быть галантным, если давал себе труд. Бывал по капризу великодушен, по привычке жесток. Подчиненные боготворили его, но и боялись. Наблюдая каждый день, как этот человек командует, ест, спит, скачет верхом, матерится, Ольга пыталась понять, в чем его сила, и не понимала.

– Вы самая невероятная женщина из всех, кого я встречал, – сказал барон.

– Роман Федорович, вы же знаете, сестры никогда не полюбят вас. А я полюблю. Зачем вам четыре нелюбви, если может быть одна любовь, искренняя?

– Так вы еще не любите меня, а только собираетесь? – уточнил барон без эмоций, просто для сведения.

– Отпустите сестер, сделайте предложение мне одной, и я навсегда ваша.

– Это благородно. Вы и меня благородным почитаете? А если вы ошибаетесь? Если мне нужно совсем не благородство ваше и не любовь?

Он сидел рядом, близко, смотрел на нее сбоку особенно. Ольга встала и потянулась рукой за спину расстегнуть платье…

Из записок мичмана Анненкова 15 февраля 1919 года

Забавно, что она встала на цыпочки, проходя мимо моей двери, будто могла обмануть меня. Я научился узнавать их по шагам еще в детстве, на Корабле. Я слышал, что Ольга свернула за угол и постучала в ту дверь. Зачем?

Я встал с лежанки, положил револьвер в карман халата. Ольга пришла к Барону? Она сейчас там, с ним! Почему? Он вызвал ее? Все замечали, что Барон как-то выделял Ольгу и даже, казалось, смущался в ее присутствии – насколько это вообще возможно для Барона. Так что же? Вздумал соблазнить? Угрожает ей?

Особенность здешних дверей в том, что они без запоров. Пинком открыть дверь, выстрел – и все. Револьвер если и есть у Барона, то не под рукой. Он ничего не успеет. Выстрел … А что потом? Плевать!

Я вышел в коридор. Пытаться ступать бесшумно в сапогах было бы смешно, я шел не скрываясь. Свернул за угол. Остановился перед дверью. За ней слышались тихие голоса. Слов не расслышать, но интонации мирные. В кармане халата я сжимал револьвер. Уйти? Но они наверняка слышали мои шаги. Войти? А если … Если Ольга сама пришла? Если она по доброй воле с ним?

15 февраля 1919 года Монастырь Гумбум

– Да нет, я не об этом, – сказал барон досадливо.

Ольга отдернула руку от застежки платья.

– Чего же вы хотите?

– Хочу? Ничего я не хочу. Мне нужно … Нужно ваше имя, родство с вами – вот и все.

– Ну так возьмите мое имя! Разве недостаточно только моего? От того, что вы возьмете четырех сестер Романовых, имя не умножится вчетверо. Ничего не изменится.

– Изменится, – сказал барон упрямо.

– Господи! Почему вы губите нас с таким упорством?

– Думаете, смогли бы полюбить меня?

Вопрос вселял надежду, и Ольга заговорила торопливо, горячо:

– Да, я смогу полюбить вас! Я смогу! Обещаю! Да и что мне помешает? Все равно у меня ничего нет. Никого нет. Бреннер? Анненков? Мне пришлось бы так же постараться, чтобы полюбить их … Никого нет. И завтра не будет никого. Буду сидеть вместе со всеми и одна, смотреть на счастливую Таню и мучиться завистью …

В коридоре послышались тихие шаги, кто-то подошел к двери и остановился.

Из записок мичмана Анненкова 15 февраля 1919 года

– Какого черта?! – раздался голос Барона.

Я постучал.

– Кто?

– Мичман Анненков, ваше превосходительство!

– Чего вам?

Я придумал в то же мгновение:

– Есть соображения по поводу завтрашней встречи с тройкой.