ОТМА. Спасение Романовых

В Замке на Пруду придворный лекарь самого Далай-ламы осмотрел меня и с недоумением сообщил, что выстрел был прямо в сердце. Рана не сквозная, следовательно, пуля должна быть там, но, судя по всему, ее там нет, сердце-то бьется. Лекарь отказался меня лечить, бормоча о демонах и колдовстве. Ни один врач в Лхасе не пришел ко мне. Так я и лежал в комнате под присмотром одного Бреннера.

Дышал я свободно и никаких болей в сердце не чувствовал. Только слабость и постоянный шум в голове.

– Но кто меня перевязал?

Бреннер пожал плечами.

– Нашли тебя уже перевязанного. Я не сказал никому, что рядом с тобой лежало это …

Бреннер пошарил под кроватью. Я приподнял голову и увидел в его руке черный гладкий камень величиной с кулак.

– Это же камень Распутина!

Бреннер кивнул и протянул мне раскрытую ладонь. Я едва разглядел на ней что-то мелкое. Это была пуля.

– Нашел под камнем, – сказал Бреннер.

– Это же он! Он здесь!

Я подскочил на постели, сел. Голова кружилась, перед глазами поплыли красные жаркие круги.

– Угу… – сказал Бреннер. – Похоже, он тебя оживил.

Лучше бы я умер.

– Зачем ты это принес? – Я отодвинул его руку с камнем.

– Откуда мне знать, может, ты жив, пока этот камень под кроватью.

– Выбрось! Выбрось! И пулю тоже!

– Ладно, ладно …

Бреннер бросил камень в угол комнаты, и тот запрыгал, загрохотал по полу. Я опять упал на подушку. Сердце билось, будто я бежал, хотя вообще уже не должно было биться.

– Значит, я десять дней здесь?

– Угу.

Я собрался с духом:

– Они приходили?

Бреннер понял, о ком я.

– Нет.

– Ни разу?

– Нет. – Бреннер смотрел в сторону. – Врать не буду. Никто не приходил, ни Государь, ни Княжны.

Напрасно меня оживили.

– Но Государь каждый день справляется о твоем здоровье, – спохватился Бреннер.

– Доложи ему, что этот Распутин-Кошкин здесь.

– Доложу, – сказал Бреннер.

…Снова я очнулся, когда уже пели дневные птицы. Бреннера не было, и не было черного камня. А были они – камень и Бреннер? Я встал, голова кружилась. На спинке кровати висел мой синий халат. В нем я вышел из комнаты и оказался среди цветов. Солнце еще не поднялось над деревьями, а только пробивалось сквозь прохладную листву длинными горячими нитями. Я вздохнул полной грудью и почувствовал себя здоровым и пустым, будто та пуля пробила во мне невосполнимую брешь. Я даже потрогал грудь под халатом, но нащупал лишь повязку. Шел по дорожкам сада среди запахов, птичьих голосов. Вышел к воротам. Сонные стражи посмотрели на меня с недоумением, но ворота открыли. Я побрел по улице мимо глинобитных стен без окон и тут только на колкой каменистой дороге понял, что иду босой.

22 мая 1937 года Москва. ЦПКиО имени Горького

– Какую вы хотите маску? – спросил Кривошеин.

– А без маски нельзя? – зачем-то упрямилась Нина.

– Во-первых, без маски нас не пустят в парк, а во-вторых, это ведь нам на руку, как вы не понимаете? – терпеливо объяснял Кривошеин. – В критической ситуации, если она возникнет, маски могут нас спасти. Этот карнавал удачно нам подвернулся.

Они стояли у лотка с карнавальными масками перед входом в Парк культуры и отдыха имени Горького, где с утра уже гремел карнавал по случаю полной и окончательной победы весны. Кривошеин выбрал маску Пьеро. Нина оценила это досадливой гримаской и взяла себе маску Коломбины.

Они прошли в парк через громадную триумфальную арку, за которой толпа подхватила их и понесла по аллеям вдоль реки. Шумные компании ряженых энергично шагали, целеустремленно пробегали, громко перекликались, безудержно хохотали и неуемно жестикулировали, словно костюмированная массовка на оперной сцене. Марши из репродукторов сшибались над аллеями, перекрикивали друг друга. Осмелевшее майское солнце и дерзкая энергия счастья задавали лихорадочный темп движения. Нина и Кривошеин подчинились этому темпу и с бодростью, неуместной и раздражающей их самих, зашагали в общем потоке без лиц.

Парк культуры и отдыха с аттракционами и колесом обозрения незаметно переходил в Нескучный сад с высокими деревьями и тенистыми аллеями. Там, в Доме отдыха выходного дня, Кривошеин снял два домика с видом на Москву-реку. Поселиться отдельно пришлось потому, что они не состояли в браке.

Кривошеин извлек Нину из погреба после недельного заключения. Она молотила его кулаками куда попало, кричала, кусалась. Он показал ей копию приговора, по которому расстреляли брата. Показал список лиц, объявленных в розыск, в котором она значилась. Это лишило ее воли к сопротивлению, и она не мешала больше Кривошеину спасать себя.

Из записок мичмана Анненкова 18 августа 1919 года

С непривычки трудно было идти босиком по каменистой дороге. Да и куда торопиться? И куда идти? Домой, забрать свои пожитки и мешочек с царским жалованьем. А куда потом? Так далеко я не заглядывал. Хотелось просто идти куда-то, идти, идти … Не стреляться же опять.