ОТМА. Спасение Романовых

Я метнулся в тесную улочку и ковылял так быстро, как только мог, оскальзываясь и наступая босыми ногами в какую-то дрянь, расталкивая низкорослый народ, который здесь не привык уступать дорогу. Меня тоже толкали. В голове грохотали какие-то чертовы барабаны, вломившиеся невесть откуда. Я старался перекричать их внутри себя: Ваше Имперррраторское Величество! Ваши Иперрраторские Высочества! Я носил вас на горшок, когда и сам уже еле ходил! Я простился с жизнью там, в фиолетовом Небе, и здесь, под Небесным дворцом. Ваше! Ваше! Величество! И Ваши! Ваши! Высочества! Я рубил для вас головы невинных лошадок!

22 мая 1937 года Москва. ЦПКиО имени Горького

Как только она перестала вопить и выпрыгивать в окно, она спросила, кто это написал. Что это за дурацкие фантазии о ней, ее отце и брате? Кто этот Анненков, как его записки оказались у Кривошеина?

Кривошеин не делал из этого секрета. Рассказал, что родился и вырос в Харбине. В двадцать первом году там косила народ холера. Он заболел, в холерном бараке познакомился со своим ровесником, Анненковым. Держались вместе, пока держались, а когда Анненков почувствовал, что конец его близок, он попросил Кривошеина сохранить его записки. И хотя Кривошеин не понимал, для чего ему хранить чей-то дневник, но обещал умирающему. Вскоре Анненков скончался, а Кривошеин выздоровел. На руках у него осталась толстая тетрадь, которую он засунул на самое дно вещмешка и надолго забыл о ней: слишком много крутых поворотов в собственной судьбе переживал он в то время, чтобы интересоваться перипетиями чужой отыгранной драмы.

Лишь года через полтора, когда Кривошеин уже служил в читинской ЧК, получал усиленный паек и наладил свой быт в общежитии, он вспомнил о тетради. Показывать ее кому-то было бы самоубийственно, хранить опасно, но он сохранил.

– Но ведь ничего этого не было, – говорила Нина. – Да, мы с папой и братом жили в деревне, это я смутно помню. И отец там командовал партизанским отрядом, это я знаю. И рисовала я только пожары, когда была маленькая. Но не было никакого нападения на деревню, отца не повесили, брата не убили, и не помню я никаких царевен и Анненкова этого не помню. Зачем он это написал? Это роман? – недоумевала Нина. – Если ничего этого не было, откуда он знает столько о моем отце и обо мне! И зачем вы подложили мне это?!

– Ну, последнее просто. Я подложил вам это, чтобы вы поняли, почему я вас спасаю.

– И почему же? Может, я дура, но я не понимаю.

– Потому что двадцать лет назад я прочел в этой тетради о маленькой девочке, которая, скорее всего, погибла. И вдруг встретил ее, взрослую, в момент, когда она снова должна погибнуть.

– Ну и что?! Вы прочли когда-то фантастический рассказ, где упоминается мое имя, и этого для вас достаточно, чтобы теперь рисковать ради меня всем?

– Выходит, так, – отвечал Кривошеин терпеливо.

– Вы меня правда за дуру держите? Зачем я вам? Должна быть другая причина!

– Нет другой причины, – пожимал плечами Кривошеин.

Нина бесилась, грозилась сбежать, но угрозы были пустыми, потому что она уже верила в реальность своего ареста.

– Вы что же, влюбились? – пришло ей в голову.

– Нет, эти фантазии вы оставьте, – усмехнулся Кривошеин, чем взбесил Нину окончательно.

Этими разговорами она изводила Кривошеина еще на даче и продолжила в парке:

– Допустим, он был тогда в той деревне, этот Анненков, знал отца и меня видел, но зачем он придумал все остальное? Зачем освобождение и бегство царя, которого не было, да еще с такими подробностями? Зачем он придумал эту дикую казнь папы и остальных?

Они плыли над Москвой в люльке колеса обозрения. В верхней точке был виден Кремль: башни, будто зубья сталагмитов, торчали над рыжими крышами и зелеными пучками скверов. На высоте, как ни странно, было тихо, музыка и вопли с соседних аттракционов едва долетали туда, и это невозможно было объяснить расстоянием: звук непостижимым образом стелился низко над землей, и когда колесо снова проходило нижнюю точку, оно окунало их в поток оглушающего карнавального шума. Лишь снова возвысившись над праздником, они продолжали разговор.

– Значит, это случайность? – говорила она. – Случайно к вам попала тетрадь, в которой среди никогда не происходивших событий упоминают меня. Случайно рядом с вашим кабинетом оказался кабинет следователя, который допрашивал меня, и случайно вы зашли к нему и узнали, что фамилия моя Шагаева, как у девочки в той тетради?

– Ну да …

– И вы решаете спасать меня и бежать со мной, ломая свою жизнь …

– Не совсем так. Я еду вместе с вами потому, что моя судьба здесь уже предрешена. Моего начальника арестовали, значит, скоро и до меня доберутся.

– Не понимаю! Почему вас должны арестовать? Вы с вашим начальником совершали преступления?

– То, чем мы занимались с моим начальником, может быть истолковано и оценено по-разному, в зависимости от того, кто истолковывает. Такова специфика нашей службы.

– Но вы служите в органах НКВД. Вы советский чекист! Чем таким вы могли заниматься?