ОТМА. Спасение Романовых

– Что ему больше всего понравилось в нашей стране. И знаете, что он ответил? Больше всего ему понравился Центральный парк культуры и отдыха имени Горького. Он сказал, что это «фабрика счастливых людей». – Нина сделала широкий и уже нетрезвый жест в сторону «фабрики», кипящей и гремящей.

– В самом деле? Он так сказал?

– А вы газет не читаете?

– Редко.

– Этого следовало ожидать. Но вы же не думаете в самом деле, что тот, другой мир существовал?

Кривошеин решил сменить тему.

– Значит, вам понравился Анненков?

– Ну уж он поинтереснее вас.

– Он же враг, монархист.

– Ну, это же придуманная история. Рыцарский роман. Как он описывает этих царевен – будто они такие необыкновенные. А ведь на самом деле – что в них особенного? Разве они сделаны из другого теста?

Нина захмелела. Улыбалась. Кривошеину нравилось смотреть на нее. «Надо же, как мало нужно, – думал он, – чтобы двое предателей родины забылись и болтали о воображаемых мирах под колпаком у мира реального».

– Помните, как он подглядывал за ними на реке? Прелесть какая! Помните?

Нина посмотрела на собеседника особенным взглядом, будто сравнивала его с тем сказочным мичманом. И сравнение это было явно не в пользу Кривошеина.

– Помню, – сказал Кривошеин. – Я помню всю тетрадь наизусть.

Из записок мичмана Анненкова 27 августа 1919 года

Я вышел на террасу Замка на Пруду и сел в бамбуковое кресло. На том берегу под высокими деревьями звенели голоса Принцесс. По специальному заказу Государя изготовили крокетные молотки, деревянные шары, воротца, а на лужайке Драгоценного сада скосили траву, и там теперь раздавался стук по дереву, победные вопли и стоны разочарования. Больше всех вопила, конечно, Настя, но не отставали и остальные.

Оттуда к пруду выкатился шар и упал в воду. Тут же выскочил смуглый мальчишка – подавальщик шаров. Я сразу заметил выражение его лица: абсолютное счастье – совершенное. Я знал это счастье.

В свои двенадцать, тринадцать, четырнадцать я выглядел вовсе не милым мальчиком-юнгой, а длинной неуклюжей жердью в тельнике и бескозырке. Мои погони за теннисными мячами неизменно веселили Государя и Княжон. По имени меня звала только Настя, другие кричали: «Морячок, морячок!» Теннисный корт был построен на лесном берегу в Виролахти неподалеку от пристани, где стоял Корабль. Мячи улетали далеко – ограждений не было. Чтобы августейшие игроки не скучали, я выделывал всякие коленца, пока бежал за мячом, – скакал, кувыркался через голову, падал по-клоунски. Они смеялись – Девочки-Царевны. На яхте уже были юнги и помладше, но я никому не уступал своей сладкой повинности.

Деревянный шар плавал в пруду. Следом за мальчишкой из-за стены зелени выбежали и Сестры, кричали, смеялись. Мальчишка медлил лишь мгновение. Перемахнул через балюстраду и прыгнул в воду прямо в одежде. Для них он бросился бы в бурлящий поток водопада. Визги, крики, суматоха на берегу …

Мальчишка шел по дну, воды было ему по плечи. Подобрал плавающий шар и бросил на берег. Принцессы подбадривали, звали героя. Саженная, обложенная камнем стенка пруда не пускала мальчишку обратно. Принцессы сняли кушаки своих тибетских нарядов, длинные цветные пояса забросили концами в воду. Мальчик ухватился за них, и Сестры вчетвером вытащили его на берег. Обступили, смеялись, тормошили мальчишку, трепали мокрые волосы, вытирали полами одежд. И он уже пребывал в Шамбале, уже познал блаженство Майтрейи. Нет, в его возрасте мне так не везло. Хоть и смеялись моим трюкам Принцессы, но не плясали вокруг меня.

– Ты наш герой! – кричала Настя.

– Ну, что ты хочешь за это? Какую награду? – В своих радужных одеждах они порхали вокруг мокрого мальчишки, как райские птицы. – Поцелуй! Поцелуй! Смотрите, какой он хорошенький!

С дурацкой блуждающей улыбкой счастливчик смотрел на Принцесс. Маша его поцеловала. Мальчишка вдруг сорвался и побежал.

– Ой! Куда это он? Куда ты? Куда?! – галдели пташки.

Мальчишка бежал что есть мочи. Должен был бежать, чтобы забиться в дальний дикий угол сада и там выплакать свое нестерпимое счастье.

– Как его зовут? Не могу никак запомнить, – весело сокрушалась Ольга.

– Ой, их имена выговорить совершенно невозможно, – говорила Мария.

Они вернулись к игре, растворившись среди зелени цветными пятнами.

– Теперь он пропал. Совсем пропал мальчишка. Не будет ему счастья в жизни.

Бреннер стоял за моей спиной, и, видимо, давно.

– Если пойдет в монахи, никакой Будда не снизойдет до него так, как они, – продолжал Бреннер. – А пойдет в крестьяне, так и подавно. Они разбили ему сердце. Вот взять хотя бы нас четверых. Мы ведь все погибли. Те двое погибли, и я погиб. И ты погиб, братец, и ты …

– А я-то почему?

Бреннер странно улыбнулся и сказал кому-то в сторону:

– Он не понимает, не понимает …

– Кто там?

– Неважно, – отмахнулся Бреннер. – Меня они больше не обнимают. Не хотят видеть. То есть терпят по доброте, улыбаются, но я знаю, что им в тягость. И стараюсь на глаза не попадаться. Приду, полюбуюсь издали и уйду.

Жил он по-прежнему в том нашем доме, но каждый день являлся «ко двору».