ОТМА. Спасение Романовых

Бесформенная горка брезента жила, дышала, вздрагивала … Пугала своей нелепостью. Мы выстроились в шеренгу напротив живого брезента с карабинами. Я подумал запоздало, что же мы делаем? Грянет залп, Царевны и Государь решат, что мы ослушались приказа …

Бреннер огласил приговор:

– За вооруженный бунт на корабле и попытку покушения на убийство Государя Императора Николая Второго и его Августейших Дочерей военно-полевой суд в составе председателя капитана Бреннера, судий – ротмистра Каракоева, поручика Лиховского и мичмана Анненкова приговорил матросов Коровина, Битюгова и Устюгова к смертной казни через расстрел. Приговор привести в исполнение. Товьсь!

Мы вскинули карабины к плечу.

– Целься! Пли!

Мы подняли стволы и выстрелили в темное небо. Но брезентовая куча обмякла и распласталась на палубе.

– Какого черта? – удивился Бреннер.

Отбросили брезент – приговоренные лежали на палубе и смотрели на нас ошалело. У них просто подкосились ноги.

Бреннер провозгласил торжественно:

– Указ его Императорского Величества Самодержца Всероссийского. «Мы, Божиею поспешествующею милостию Николай Вторый, император и самодержец Всероссийский, Московский, Киевский, Владимирский, Новгородский; царь Казанский и прочая, и прочая … Всемилостивейше повелеваем помиловать …»

Он сделал паузу и закончил:

– …Вставайте, сволочи. Смертная казнь заменяется ссылкой на необитаемый остров.

В полдень подошли к острову. Река в том месте была широка и катила мощно, так что с острова на берег вплавь не перебраться. Робинзонам оставили мешок с крупой, котелок и нож – один на всех. Государь еще повелел дать им топор, но этот приказ Бреннер не выполнил. С топором-то они еще плот себе соорудят, а вот с ножом – вряд ли. Все понимали, что долго робинзоны на острове не просидят, – тут все-таки не океан, кто-то да пройдет мимо и подберет. Но для безопасности Романовых и нескольких дней было бы достаточно. Через неделю нас уже не будет на «Святителе Николае». А где мы будем? Бог весть.

Робинзоны, понимая, что терять им больше нечего, метались у кромки воды и выкрикивали вслед уходящей шлюпке хамские частушки о Царице и Распутине:

Гришка и Сашка
Сидят за столом,
А царь Николашка
Побёг за вином.

После высадки бунтовщиков «Святитель Николай» подошел к какой-то пристани. Над дощатым причалом высился крутой косогор с селом и церковью. Государь пожелал посетить ее.

Лиховский, Каракоев, повар Харитонов и доктор Боткин остались сторожить судно. С Государем и Великими Княжнами в церковь отправилась Демидова, ну и я для охраны. Бреннер же пошел потолкаться на рынке, у лабазов на пристани, послушать, что говорят. Еще он надеялся на местные газеты, если они выходили.

Государь надвинул шапку на глаза, накинул плащ на плечи, Великие Княжны повязали платки, оставив открытыми только глаза, и мы отправились.

Церковь отстояла от берега дальше, чем казалось с реки. Пришлось идти до нее с четверть часа среди серых изб по улицам, лишенным не только деревьев, но даже травы. Серая высохшая грязь заполняла все пространство, и казалось, что серые бревенчатые избы выросли из этой грязи. От серых домов на нас смотрели серые люди. Бегали оборванные дети. Стояли бабы – старухи в любом возрасте. Мужиков почти не было – то ли все в армии, то ли в тайге. Наши Царевны, нарядившиеся «по-крестьянски» в цветные платки и сарафаны, купленные еще у чалдонов на заимке, выглядели райскими птицами среди настоящих крестьян. Всякая работа прекращалась – деревенские просто стояли столбиками там, где их застигло наше шествие, и глазели.

В церкви ни души, но рядом притулилась избушка священника. Получив щедрое пожертвование на храм, он согласился отслужить заупокойную по рабе божией Александре и рабу божию Алексею.

Войдя в церковь, Государь снял шапку, но в полутьме при свечах батюшка его не узнал.

Я не смог отстоять с Семьей всю службу. Вышел из церкви и сел на бревно неподалеку от входа под единственным на всю деревню дубом. Молитва не принесла мне утешения и, видно, не принесет уже никогда. Запах ладана, мерцание свечей на золоченых окладах всегда будут напоминать мне о Ней, о Государыне, и о мальчике, за здравие которого Она молилась непрестанно. Всегда Она первой вставала на молитву. Она любила говорить с Богом. Он забрал Ее, и мне не о чем теперь говорить с Ним.

От церкви ко мне бежала Настя.

– Молиться вам надо! Молиться! – торопилась она сказать на бегу. – Зачем вы ушли?

– Не могу …

– Вернитесь сейчас же! Молитесь! Вам это нужно!

– Не могу, простите …

– Да что с вами! Нужно отмолить тот морок, тот ужас на могилах! Господь поможет вам отринуть демонов!

Демонов … Вон что. Что же она думает обо мне? Что они все думают обо мне на самом деле?

– Не пойду, а вы идите. Нельзя же так сбегать со службы. Идите, идите. Государь и сестры осерчают.

Она посмотрела на меня с жалостью, перекрестила и вернулась в церковь. Никто не вспоминал до тех пор о случившемся на могилах, не говорил со мной об этом, и я не слышал, чтобы об этом говорили у меня за спиной. Это старались забыть.