ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 1 )

и деспотам подозрительность.

Как ни воздержны были победители Козаков под Кумейками в обвинении сословия,

которое князь Збаражский назвал genus sceleste hominum, но внушения католических

патеров, без сомнения, возымели свое влияние на расположение духа полевого

коронного гетмана относительно заднепровских павлюковцев и скидановцев.

„Не для чего иного приехал я в Нежипъ*, писал он к великому коронному гетману,

„как для того, чтобы видеть этих зло-

236

.

деев на кольях собственными глазами. Не стоит их возить в Варшаву: пусть возьмут

плату в тех местах, где заслужили. Но эта плата не соответствует тому, чтб у меня

перед глазами. Какие тиранства, убийства, грабежи! Еслиб я казнил всех виновных так,

как они заслуживают, то пришлось бы все Поднеприе и Заднеприе без изъятия

вырубить в пень. Но казнь немногих поразит ужасом толпу. расставив по дорогам

сторожами перекрестков десять сотен казненных, я покажу на них пример сотне тысяч.

Теперь такое время, что из них можно вылепить, чтб угодно, как из воску, чтоб уж

больше это зло не появилось в недрах Речи Посполитой".

Он ошибался горестно. В его время статистика не сделала еще поучительного

наблюдения, что большая часть уголовных преступников совершала свои злодейства

непосредственно после казней, которых они были свидетелями.

Усмирив Заднеприе, Николай Потоцкий распределил своим жолнерам зимния

квартиры, вверил над ними главное начальство племяннику своему, Станиславу

Потоцкому, а сам поспешил на контрактовую ярмарку в Киев, чтобы отдать в аренду

некоторые имения и, „уплатив старые долги, искать новых кредиторовъ". Это его

собственные слова.

Можновладные паны были постоянно в долгах, исключая таких „доматоровъ",

каким был князь Василий, и это не от страсти к роскоши, в которой обвиняют их у нас

поголовно. Они были государи в своих владениях, и несли государственные расходы не

только по делам военным, политическим, административным, но и по делам народного

просвещения. Им дорого стоила независимость, которой завидовали мелкие шляхтичи

и козаки, а еще дороже—та зависимость, в которой они были принуждены держать

своих вассалов, во чтб бы то ни стало. Обширные владения принадлежали им только

юридически. За громкие титулы и за влияние в Посольской и в Сенаторской Избах они

нуждались в деньгах больше своих поссессоров, и подвергались таким беспокойствам,

каких не знал ниодин из их клиентов.

В то время, как панегиристы свивали Потоцкому венки бессмертной славы, он

видел всю шаткость устроенного им компромисса с козаками и все бессилие свое

довершить победу, от которой зависела целость республики. По выражению

современного наблюдателя Украины, умитворенные и приведенные к сознанию своего

долга козаки смотрели па жолнеров так покорно, как волк, по-

.

237

павший в западню. Между тем в новых осадах над Вореклом, в этих „разсадниках

козадких бунтовъ", как называл их сам Потоцкий, сидели люди, бежавшие из старых

слобод после падения Павлюка и Скидана. В порубежных московских городах также

было много Козаков, приютившихся до нового случая „варить с Ляхами пиво".

Потоцкий сознавал необходимость идти на Ворскло, в притоны мятежной черни, прямо

из-под Боровицы, тем более, что для всего войска в голодной и обобранной Украине не

хватало сытных стоянок, но не пошел потому, что не осмелился сделать этого без

разрешения коронного великого гетмана; а коронный великий гетман не мог дать ему

разрешения потому, что Варшава понимала вещи иначе, не так как те, которые по

самому положению своему в виду козадких и татарских кочевьев, чуяли, откуда придет

великая беда для государства.

Король, между тем, продолжал мечтать о Турецкой войне, и давал завистникам

коронного гетмана надежный способ останавливать его распоряжения относительно

Козаков. Легкомысленно зловредные люди не хотели принять во внимание, что эта

была та пора года, в которую представлялась возможность подавить окончательно

козацкий мятеж. Отложить расправу с бунтовщиками до весны— значило увеличить их

военные средства в сто крат.

Потоцкий понимал это лучше, нежели кто-либо другой, и в письме к

Конецполъскому говорил, что необходимо разогнать скопища черни из новых осад,

пока у него под рукой войско, и пока не наступила весна; а его походный капеллан, в

дневнике похода, объяснил нам, почему именно следовало предупредить наступление

весеннего времени. „Военные люди", пишет он, „прибегают к разнообразным

средствам для торжества над неприятельскими силами. Одни возлагают свои надежды

на стены и окопы, другие на запасы и огнестрельное оружие; но надежды и мужество

Козаков, живущих на Дону и на Днепре, поддерживают вода, река, болото. Где у козака

нет болота или яра, там ему беда. Много может он сделать при этих условиях; много у

него тут искусства, мужества. В противном случае онъ—глухой немец, ничего не умеет,

и гибнет, как муха. Потому-то зима—жестокий враг его: зимой нельзя уж ему ни рыть

окопов, ни уходить водою. Плохо ему воевать в эту пору года. Но весна; лето и отчасти

осень—это его хлеб, его скарб, его достатки и всяческая фортуна".