ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

церквам или зборам диссидентов, публичным актам, богослужению, того чтобы карали

в трибунале, яко нарушителя общественного спокойствия", и пр.

5- й пункт: „Чтобы русская митрополия подчинялась константинопольскому

патриарху; .чтобы владыки, архимандриты и другие получали посвящение от того же

патриарха; чтобы унияты, отказавшись от этих достоинств, отдали семинарии,

типографии и другие места дизунитамъ", и пр.

6- й пункт: „Где бы ныне ни были монастыри, церкви, семинарии, основанные

издавна, а равно синагоги и зборы диссидентов, по какому бы то ни было праву

существующие, чтобы потом были сохраняемы со всеми принадлежащими к ним

имуществами", и пр.

8- й пункт: „Чтобы дизуниты и диссиденты какого бы то ни было состояния и

достоинства имели право чинить записи, завещания и фундаций, актиковать их в

грбдах и извлекать из них публичные акты, привилегии и декреты".

9- й пункт: „Чтобы дела дизунитов и диссидентов с духовными, со студентами,

были разбираемы в Короне смешанным судом, а в Литве—в суде светском

трибунальскомъ", и нр.

10- й пункт: „Чтобы в коронных и литовских городах дизуниты и диссиденты

имели право занимать городские должности в магистрата, а кто из них был из

магистрата исключен, те чтобы возвратились".

11- й пункт: „Чтобы дизунитская шляхта, по своим заслугам, пользовалась правом

на все дигнитарства и уряды, прерогативы и доходы с имений Речи Посполитой, и

чтобы в королевскую прися' гу были включены слова: без различия религий", и пр.

Это извлечение из дневника литворусского канцлера представлено мною в

сокращении. Не преминул бы он и теперь внести въ

dla niebespieczeсstw, to powiem: choжby nie tylko Chmielnicki, ale wszystek ten њwiat,

a nawet pкkиo wszystko na mnie siк obaliиo, vetante conscientia mea, nad to, co macie w

przeszиej konwokacyжj, ne unum quidam jota przyst№piк".

.

225

дневник такой важный факт, как домогательство о церкви и вере со стороны

Козаков, стоящих во всеоружии грозного бунта. Но послы Хмельницкого не сказали о

религии ниодного слова.

С другой стороны, протестанты поднимали теперь вопрос о своей новой вере в

отдельности от веры старогречеекой, титулуемой древним русским благочестием. Это

доказывает, что православним, вписывавшие в козацкия петиции жалобы свои, только

и держались протестантамиt и что не козаки интересовались верою даже в лице таких

людей, как Сагайдачный, а козакующая шляхта, за которую хватались и не

принадлежавшие к козачеству православ’ ники. Теперь наша малорусская шляхта ни из

Украины и Волыни, ни из Червоной и Белой Руси не смела домогаться по прежнему

того, чтб позволяли себе, для политической демонстрации, вписывать в посольскую

инструкцию козаки. Раза два поднимала она, в своей отдельности от Козаков, вопрос о

рассмотрении терпимых ею экзорбитанций в деле веры; но ей отвечали, что не за что

покровительствовать религии, которая всегда была крайне враждебна римской

(inimicissima Romanae), а ныне являет ужасное свирепство, подобное татарскому

(saevissima, eaque fartarica prosequitur rabie). Ни Адам Кисель со стороны

православников, ни сын Перуна, Радивил, со стороны протестантов не ораторствовали

больше в пользу вероисповедания, столь вредоносного, и не соединяли в одну фалангу,

как прежде, своих разноверных борцов.

Хмельницкий, освобождая из плена некоторых панов, членов нынешнего

каптурового сейма, твердил им, что будто бы сам король велел козакам добывать себе

свободу саблею; но и он не находил возможным говорить им о войне за оскорбление

религиозного чувства, которой верили только в Москве, и то не все, как это мы видели

по донесениям Плещеева и Кулакова. Козацкий гетман домогался права неподсудности

и произвола, принадлежавших de facto каждому магнату, начиная с Вишневецкого, хотя

de jure каждый из магнатов находился в зависимости от своей шляхетской братии. Это

право, право открытой силы, господствовавшее в Речи Посполитой под видом

конституции, одни из членов национального собрания признавали за козаками молча,

но другие позволяли себе высказываться решительно в пользу бунтовщиков, и, под

влиянием старого соперничества с маркграфами панами, „преувеличивали*

притеснения, которые козаки терпели от украинских землевладельцев, урядников и

жолнеров.

В среде сеймующих панов даже духовные сенаторы требо-

т. д.

29

226

вали, во-первых, амнистии козакам, во-вторых, восстановления козацких

вольностей и, втретьих, устранения ненавистного козакам князя Вишневецкого от

предводительства коронным войском. Правда, некоторые из этих сенаторов настаивали

на строгой каре Козаков за поругание католических святилищ; зато другие соглашались

с надворным коронным маршалом, известным любимцем покойного короля,

Базановсвин, который оправдывал Козаков даже в том, что они заключили договор с

Татарами. „Они были готовы обратиться к самому аду“ (говорил Казановский), „лишь

бы освободиться от такого рабства и притеснения, которые бедняги, как видим,

терпели. Хороша была, нечего сказать, ординация Речи Досполитой для обуздания

будущего их своевольства!" (продолжал он). „Бозацкий коммиссар был Поляк,