ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

великим грехомъ—не снять шапки перед церковью, „домом Божиимъ" и не „положить

на себя креста". Наконец запертые двери уступили козацким келепам **).

Тогдашний львовский поэт, Армянин Зиморович, певец полей и мирной сельской

жизни, следовательно друг местной Руси, осветил перед нами в Святом Юре картину,

напоминающую подвиги Гренковича в „Межигорском Спасе".

Козаки выволакивали побитых людей на паперть с криком: Галайи ГалЫИ бре,

шуръи (прикидываясь Татарами перед небесным патроном родпой пашей Владимерии).

Когда в алтаре „старый игуменъ" увещевал их прекратить разбой, эти ревнители

древнего русского благочестия, эти единственные борцы за православную веру,

допытывались у него, где спрятаны деньги, а для большего убеждения облили ему

голову горилкою и подожгли свечками. „Гей, пробиу ***) христиане! вира! вира!"

кричал бедняга; но козаки отвечали с малорусским юмором своим, с тем самым

юмором, с каким дарили изнасилованным шляхтянкам алые ленты, червони стрички:

„Батеньку, нетреба нам твбеи виры, лише дидчах грбщей". ****)

Так поступали освободители Русской Земли и с другими единоверцами своими.

Они считали милостью уже и то, что выворачи-

*) Малоруссы доныне кладбище (обыкновенно устраиваемое прежде вокруг

церкви) называют по-польски цвиинтарем (emкtarz).

**) Чеканам, которые назывались и обухами.

***) Малорусское восклицание проби! или пробу! заимствовано из польского prze

Bуg! (ради Бога).

****) Дьявольских денег. {Дидько—дьявол).

280

.

вали только карманы святоюрцам. На вопли о единоверии они отвечали игриво:

„Так, так, да в тебе луцьки гроши; носит при соби вайбилыпих наших ворогив: до

мусимо тебе скарати*.

Перебивши и обобравши в святоюрских стенах живых людей, припялись козаки и

за мертвых: вскрывали и разбивали гробы львовских борцов за православие, борцов

действительных, не таких, какими, на посрамление национального достоинства

нашего, делают у нас хмельничан; выбрасывали полуистлевшие трупы; долбили стены,

всюду искали спрятанных скарбов. Наконец добрались и до образа Св. Георгия. На нем

была серебряная шата. Козаки сорвали ее, приговаривая с обычными своими жйртами:

„Не здивуй нам, Святый Юру! прощай нам за се“, и т. п. *)

Между тем другие молодцы, оставшись* без работы по непонятному повелению

гетмана, заняли НИемберкову (ныне Вронёвского) гору, взобрались на кровли

опустелых костелов и домов по близу городского вала, стреляли из окон, из-за углов, с

кровель и домовых труб в город. Жители решились на отчаянную, хотя давно

предвиденную, меру—сжечь предместья. Ночью был подложен огонь в ближайших

строениях, и Львов запылал вокруг своего тесного четвероугольника. Неприятель

оставил предместья, но зато дым душил осажденных, а раздуваемое ветром пламя

угрожало пожаром и самому городу. Истребление Львова посредством огня не входило

в соображение нового Батые, так точно как и взятие приступом. Татары пришли к нему

великой Ордою, и ему теперь надобно было отпустить их. Пилявское бегство

переменило военный план его. Он привел сюда козацких соратников только для того,

чтобы заплатить им польскими, жидовскими и русинскими деньгами, выжатыми из

города, который широко слыл богатым.

На другой же день по сожжении предместий прискакал от пего под городские

укрепления гонец, держа высоко над головой шапку, чтобы по нем не стреляли, и

оставил воткнутый в землю шест с письмом написанным по-русски. Хмельницкий

требовал выдачи князя Вишневецкого, Коцецпольского и всей беглой шляхты; в

противном случае грозил приступом, а Русинов увещевал, чтобъ

*) Почитание и вместе поругание икон можно встретить еще и теперь в Козацком

Народе (независимо от иптунды). Считают, например, грехом ветхий образ сжечь. Его

пускают на волу. Но иногда ставят в комдре, приговаривая: „Нехай мыщи и6витьсс.

ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬИПИ.

281

опи в то время, когда город начнут грабить, заперлись в церквах.

Требование свое подкрепил он движением на приступ под предводительством

знаменитого Перебийноса. Но приступ, очевидно, был фальшивый, и кончился тем, что

козаки перерубили водопроводные трубы. Это Хмельницкому было нужнее

истребления города. Мещане написали к нему, что пи требуемых панов, ни шляхты во

Львове нет, и просили его не жаждать пролития християнской крови.

Вместо ответа на просьбу, Хмельницкий, на другой день, велел штурмовать

Верхний Замок, теперь уже защищаемый несколькими тысячами львовян, под

предводительством бургграфа Вратковского. Бились они с козаками мужественно, и

целый день отражали приступ. Зато козаки взяли монастырь Кармелитов, и вырезали в

нем все живое, по козацкому выражению, до ноги.

Во время штурма было получено в городе и другое письмо от Хмельницкого, на

польском уже языке, с требованием выдачи Жидов, которые де были причиной этой

войны: ибо давали деньги на ‘ вербовку жолнеров против Козаков.

Наши историки сперва повторяли вымыслы кобзарей о жидовском глумлении над

церквами и верою, а потом вооружались на них за аренды и откупи, которые

кобзарские думы переносили даже на Самару и Оаксагаи. Но Хмельницкий своим

письмом опроверг козацких панегиристов, указав совсем на иную причину