ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 2)

полотно, одежду, шапки, сапоги, давая ручательство собственниками, что все эго

уплатит Речь Посполитая. Собранное таким образом добро препровождалось возами в

табор победителей. Тогай-бей далеко превосходил в эгом случае Козаков точностью

оцеаки и домога-

*) В песне о Перебийносе, записанной мною самим, поется:

Рубає мечем гбиовы с плечей,

А рёшту тбпить водбю.

284

.

тельством. Город был вынужден подарить и самому Хмельницкому богатых одежд

и сбруи на 20.000 злотых. Ни один козацкий старшина не остался без соответственного

приношения, а Кривонос, воображая себя не менее великим разбойником, как и

Хмельницкий, выжал из мещан подарков тысяч на пять злотых.

Безчестный во всех отношениях торг продолжался две недели. Между тем Орда

распустила свои загоны во все стороны,—за Ярославль, Перемышть и далее но тому

Татарскому Шляху, который Кантемир-мурза прозвал Золотым; а Хмельницкий волей и

неволей должен был оставаться под Львовом, как бы на привязи у своего „братасс, не

смея оставить его здесь, точно в огороде козла.

23 (13) октября Тогай-бей с Султан-калгой отступил к Каменцу. На другой день

отступил к Замостыо Хмельницкий, оставив на несколько дней во Львове своего

двоюродного брата, Захария Хмельницкого, с нескошшми есаулами и атаманами, как

ручательство в безопасности города со стороны переходных козацких куп, которые

сновали вь окрестностях и все еще держали жителей как бы в блокаде.

Внутри города между тем чувствовался мучительный голод. Трудно было добыть

хлеба, так как все гумна, до самого Люблина, были сожжены. Многие, обеднев и

теснясь в нездоровых жилищах, умирали. Множество валяющихся в разных местах

трупов и падали заражало воздух. Настала сильная смертность, так что в три

следующие месяца было похоронено во Львове 7.000 душ.

Выворотив старательно польские, армянские, жидовские и русинские карманы во

Львове, победоносные козаки шли к Замостыо, воображая, что в самом деле прогонят

Ляхов за Вислу так далеко, что не возвратятся и через три года. Они пели приплясывая:

Нуте, козакй, у скдки!

Поберимося у ббки:

Позаганяймо Ляхив за Вислу,

Щоб не вернулись и в три роки!

Но Хмельницкий думал свою думу. С большими ли потерями, или с малыми,

досталась бы ему знаменитая крепость Замойского, она завоевателю козаку была не

нужн$Г* Хмельницкий обманывал и её гарнизон, и своих сподвижников маневрами

приступов, лишь бы сорвать взятку с панов, как дорвал ее с мещан, и угомонить своих

Перебросов, которые мечтаии о разбойном равенстве

ОТЯД.ДЕНИЕ МАЛОРОССП ОТ ПОЛЬШИ.

285

с ним самим. Мысли его летали из Москвы на варшавский избирательный сейм и

обратно. Он сознавал, что стоит между двух великих сил, из которых каждая может

подавить его при известной политической комбинации. Он боялся своего положения

уже и в Черкасах, откуда льстиво писал к московскому царю от 8 июня: „По смерти

короля Владислава многие сделались королями в нашей земле, и мы желали бы себе

самодержца государя такого в своей земли, как ваша царская вел емоашость,

православный христианский царь, чтобы предвечное пророчество Христа Бога нашего

исполнилося, что все в руках его святые милости*... Он, как бы извинялся перед царем,

что „посередь дороги Запорожской* побил сына Потоцкого, и что потом коронные

гетманы „под Корсунем городом попали оба в неволю*... „Мы их не ымали* (писал он),

„но те люди имали их, которые нам служили в той. мере от царя Крымского*. Слова

Татары он избегал перед „православным христианским царемъ*: ояо было

несовместимо с его уверением, что козаки „помирают за старожитную греческую

веру*. Он думала как думали Поляки, что царь так и ухватится за его советъ—

поспешить наступлением „иа то государство, а мы де со всем Войском Запорожским

услужить вашей царской велеможности готовы есмя*.

Величавое молчание Алексея Михайловича, надобно думать, сделало на дерзкого

Хмеля такое впечатление, как молчание Сигизмунда III на Северишо Наливая. Мысль о

письме к московскому самодержцу, очевидно, пришла ему в голову только тогда, когда

он очутился на загадочном распутьи, точно сказочный удалец. С киг евскими

подвижниками, наметившими воссоединение Руси четверть столетия назад, не имел он

ничего общего: иначе — он бы от них узнал-, как следует величать московского

самодержца, для которого титул имел значение историческое и политическое: не

обратился бы к нему Хмель, точно к татарскому хану: „Наяснейший, вельможный и

преславпый царь Московской, а нам многомилостивый государь и добродей*.

Молчание царя раздражало его до такой степени, что, перехватывая письма к

пограничным воеводам царским из Украины, он перешел к Наливаевской крайности: от

29 июля написал к ним: „за вашу измену Бог вас погубитъ*, и подписался, по адресу

православного царя, Божиею милостию.

В Москве, между 'тем, не могли смотреть на козаков-днепровцев иначе, как

смотрели на них пограничные воеводы, из которых один доносил о них царю, от 7

июня, как о „новыхъ

286

.

безбожниках, которые на кровь христианскую саблю татарскую спровадили". Что

касается призвания царя на польский престол, то эта мысль, как мы видели, давно