ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

стычка произошла против его воли. Это де одни своевольники с чужеземцами (т.-е.

Татарами) вышли. Он радуется, что не произошло большего кровопролития, и обещает

выслать своих послов для заключения мира. Ему отписали, что согласны на мир; но со

стороны Козаков продолжалась война, с участием гармат. Татары и козаки заходили со

всех сторон, и до позднего вечера кипел в разных местах самый разнообразный бой. Но

сколько хмельничане ни крутили веремия Ляхам, сколько ни танцовала татарский танец

Орда, перевес боевого счастья был на стороне панской. Особенно досталось козакам от

Радивила.

Когда совсем уже стемнело, прибыл от Хмельницкого вестник. Он де позабыл

включить в договор некоторые пункты, касающиеся святой веры (niektorych punktow do

ми агу s. potrzebnycli zapomnial przed tym), и завтра пришлет послов.

25 сентября, в ожидании обещанного посольства, происходили беспрерывные

стычки с Татарами. Множество панской челяди, возвращавшейся с фуражем, погибло.

Литовцы поймали двух Козаков, и узнали, что множество черни вышло к соседней

Роси. Паны вывели свое войско в поле, а козаки засели в болоте и зарослях. Но

проливной дождь заставил всех убраться в свои таборы, и не прекращался до

следующего дня.

26 сентября приехали три козацкие посла с требованием, чтобы число

реестровиков было 20.000, и чтобы козаки могли быть въ

.

323

Виннице, Брацлаве и Чернигове, по крайней мере по королевщинам. Коымиссарам

было не до упорства. Голод в панском войске возрастал с ужасающей быстротою. От

непогоды, продолжавшейся трои сутки, умерло 300 иностранных жолнеров. Больных

было страшное множество. А между тем еще в начале сентября наны получили из

Киева донесение, что войско Хмельницкого возросло до 60.000; что Татар у него

15.000; что ежеминутно ожидают из Крыма 30.000, тогда как панского войска, при

начале похода, насчитывали только тысяч 30. Теперь оно поумепъшилось,

позаразилось, ослабело силами и, чтё всего хуже, под видом болезни, множество

шляхты и Немцев уходило домой, набравши лошадей и скота, а некоторые, от великой

нужды, передавались козакам. Чтобы представить всю грозу положения, в каком

очутились паны завоеватели, достаточно сказать, что, по окончании Белоцерковской

или Украинской войны, у Потоцкого и польского и чужеземного войска осталось всего

до 18.000. В тылу у расслабленного остатка Берестечской армии козаки заняли

проходы. Любечь и Лоев, занятые литовцами, держали они в осаде; овладели

Брагииыо; сожгли мост в Загале; а на подкрепления от короля не было никакой

надежды.

В силу таких внушительных обстоятельств, согласились паны и на 20.000

реестровиков, но под условием, чтобы не было Козаков ни в Брацлаве, ни в Чернигове,

даже и по королевщинам. С этим ответом отравили одного из козацких послов к

Хмельницкому, вместе с Зацвилиховским.

За обедом у Потоцкого, один из козацких послов, Роман Катержиый, сказал:

„Милостивый пане Краковський! чом вы не пускали нас на море пид Турка? Не було б

у наший земли сёгб лииха“

На это Потоцкий отвечал: „Что мы теперь терпим, то все ради турецкого цесаря: ибо

мы, охраняя папство его, обратили собственное в ничто“,—и при этом едва ли

вспомнил, что сам он был главным орудием реакции Владиславу IV в его порывах к

Турецкой войне.

„Тепёр же вже“ (сказал козак) „нехай нам короливська милость и Рич Посполита не

боронить моря: бо козак без войны не яроживё0.

„Все мы с этим согласились0 (пишет мемуарист), „прибавив, что хоть бы и сейчас

хотели идти, идите0!

Уже паны думали, что совсем удовлетворили Хмельницкого, как он опять прислал с

двумя условиями: первое, чтобы до Рождества Христова, пока не выпишет он Козаков

из реестра, жол-

324

.

неры не стояли в Брацлавском и Черниговском воеводствах; второе, чтоб ему

Потоцкий уступил Черкасы и Боровицу.

Хотя, по мнению панов, это были самые несправедливые условия (iniquissimae

conditiones), но, покоряясь бедственным своим обстоятельствам, они продлили срок до

русского Николая, и утешали себя тем, что Хмельницкий шепнул Зацвилиховскому:

„Се я роблю задлй поспильства. Пропав бы я, коли б згодивсь на це при брацлавцях. А

як их роспущу, дак хоч и зараз у них становитесь".

Что касается Черкас и Боровицы, то Потоцкий объявил, что этого не может сделать

без воли его королевской милости, разве на сейме надобно постараться.

Тогда Хмельницкий объявил, что желает приехать на присягу в панский лагерь,

только бы дали ему в заложники две знатные особы. Паны дали в заложники

литовского подстолия и красноставского crapocTj, Марка Собиского. Когда

Хмельницкий сидел уже на коне, полковники удерживали его и отсоветывали, но

Зацвилиховский своим давнишним приятельством привел его к решимости ехать.

„Ведь мы имеем дело с королем и Речью Посполитою" (сказал Хмельницкий своим):

„нам треба хилитись до них, не им до насъ".

Каковы бы ни были, соображения старого Хмеля в этом замечательном случае, мы

впервые на коварном его пути видим оправдавие сделанного Шекспиром наблюдения,

что нет между людьми такого злодея, в котором бы не осталось ничего человечного. Он

знал панов настолько, что, после всех своих злодейств, решился вверить себя их