ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

мне пять червонцев. Сваты Богъи и тое есть, о чем воеводт на сейм емщъи так говорит

наша Русь".

76

.

говорят, и перебили. Едва кой-как удержал я различными способами. Коротко

сказать, нет уже ничего у тех, у кого было по

100.000

имущества: не за что купить хлеба*.

Эту картину дополняет Варшавский Аноним рассказом о том, как бедные

изгнанники возвращались „к своим порогамъ" по следам Киселя, въехавшего наконец в

Киев на воеводство. „Хмельницкий показывал, будто бы искренно вводит их, и внушал

подданным повиновение. Но едва вступила шляхта в свои дома, хлопство снова давай

бунтовать, не терпя панов, и начало убийства. Пришлось опять бежать, унося свою

жизнь. В Киеве нс допустили их до города; скитались по предместью. Редко кому

присылали из дому булку хлеба или возок сена, а тут наступила дороговизна. Что у

кого еще было в запасе, все принуждены были выииекрить. Не многим удалось даже

коснуться границ имения своего".

Между тем Хмельницкий (разсказывает Аноним далее) накладывал невыносимые

контрибуции в свою пользу на великия добра, которые надобно было возвратить панам,

прочия раздал под ковникам, захватил староства, замки, маетности, фольварки, забирая

всюду доходы, скот, стада и чго возможно было взять; чтобы не досталось владельцам,

все брали в его скарб; обогащался один общим разорением и оставил владельцам одно

право на вступление в те добра*.

Кисель, вместе с Косовым, стал убеждать Хмельницкого, говоря, что он привлечет

Божие благословение на своих детей, если приостановит разлив крови и слезы

изгнанников. „Эти слезы* (внушал ему митрополит) „каплют нз людских очей на твою

душу. Ведь эти люди жили прежде изобильно, как и другие, а теперь у них нет и куска

хлеба. Они же — наши собратия той же благочестивой веры, что и мы с вами, но дни

свои проводят в поругании и в слезах. Некоторые перемерли с голода, а других

замучили мужики. Бог это видит и грозит отмщениемъ*.

Хмельницкий отговаривался, что не он причиной медленности в исполнении

Зборовского договора. „Это такое трудное дело* (говорил он), „что его можно сравнить

с толстым и высоким дубом: пока он вырос, надобно было ждать столетие*.

Объяснением этих слов было событие, случившееся вскоре после архипастырского

увещания. „Когда компут 40.000-го войска приходил к концу* (разсказывает Аноним),

„козаки-ветераны соглашались на Зборовский трактат, но те, которые завладели

чужими добрами, и сделались из поспольства коноводами (hersztami) бун-

.

77

тов, эти отчайдушщ для того чтоб укрыться от кары за свои злодейства, домогались

также включения в компут, а было такого своевольного хюпства, не хотевшего

вернуться к повиновению своим панам, еще тысяч сорок. Они прислали к

Хмельницкому послов, которые говорили ему: Так-то, пане гетмане, покидаешь

ты заслуженных тебе людей! выдаешь Ляхам на муки тех, которые тебя обороняли.

А ты ж присяг не отступать нас! Мир значит предательство. Под смирением кроется у

панов обман и месть. Одн хотят обезоружить тебя, отнять у тебя верных воинов, чтобы

скорее тебя погубить. Но если ты решился уже даться Ляхам в обман и погибнуть, то

мы будем искать такого, который будет вернее я лучше защищать козацкое имя". —

Посольство это пришло в Хмельницкому от Козаков поднестрян и побожал, прямых

разбойников, предводителем которых был брацлавский полковник Нечай".

„Хмельницкий" (пишет Аноним далее) „боялся, чтобы козаки, воюя одни с

другими, не выгубиди сами себя, и потому начал благодарить своих бунтовщиков за

гетманское достоинство; но потом стал почесывать в голове (poczl щ wglowie skrobac) и

высказал Киселю свою тайную мысль: „Вы, паны Поляки," (говорил он) „принудили

меня под Зборовым к нелепому делу, постановив, чтобы Козаков было только 40.000 в

компуте. А где мне девать такое множество людей? Они с отчаянья или на меня

встанут, или на васъ".

Мысль о неверности затеянного дела сопровождала все поступки Хмельницкого, и

пробивалась даже в его хвастовстве перед Ляхами. ИИо возвращении своем из-под

Зборова, он убеждал разнузданных сподвижников своих лестью. Подобно тому, как в

свое время пьяница Борбдовка ревел в казацкой раде: „перед Запорожским Войском

трепещет земля Польская, Турецкая и весь светъ", Хмель проповедывал за чаркою, что

под Зборовым сила казацкая взвешивалась на весах судьбы с силой польскою, и теперь

де вся вселенная знает, чтб за народ козаки, какая потуга их, какое могущество. Но в то

же самое время составлял себе гвардию, сверх татарской из отборных Козаков. Эго

было ему тем необходимее, что, для расплаты с хаиом за Збаражский и Зборовский

походы, обложил он поголовным налогом весь посполитий народ. Надворные Татары и

задобренные избранники козаки обеспечивали ему сбор поголовного налога в Украине

так точно,

78

.

как вооруженная сила помогала хану взимать с кавказских Черкасов дань, или как

называл ее Хмельницкий, казн (Ьаиии).

Относительно гарантии личной своей безопасности, Козацкий Батько не

представлял исключения. Роты телохранителей, подобные варего-русским дружинам,

содержали при себе и те казацкие гетманы, которые предшествовали гетмаиам-