Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Всеми полетами-перелетами ведал экспедитор, но он был болен, лежал в домике, где ему выделили комнатку, и от нечего делать через каждые полчаса мерял температуру.

На «аэродроме» командовал Петр Росляков. Женщины обступили его, просили взять в вертолет. Одна из мехколонновских молодушек схватила за руку, подтянулась к его уху и зашептала, скаля в улыбке белые зубы. А какая-то старушонка умоляла:

— Ты уж возьми ее, Маньку-то мою. Уж и так у нее просрочка вышла.

— Сегодня не полетит!

Старушонка плюх перед Петром на колени! Он поднял ее, втиснул в плотное людское кольцо.

— Стой, бабушка, не падай. Ничего с твоей Манькой не сделается. У нас вон люди в отпуск уехать не могут, пешком по болоту идут.

«Пассажиры» вдруг расступились, пропуская бульдозер. Из кабины выскочил Ислам, откуда-то сзади подошли Галия и Хохряков и помогли выйти старой бабке Шариповых.

Петр вопросительно глядел на эту процедуру. Ему показалось, что Хохряков избегал встречаться с ним глазами. Без меры суетясь, усаживал бабку на широкий пень.

А Ислам широко улыбнулся и сообщил Петру:

— Наш бабка помирать захотел. Сыну ему нада. Уфа.

Глава двадцать первая

По приезде в Шурду Петр помог Исламу устроить бабку в привокзальной медицинской комнате — до поезда, а сам пошел к вертолетчикам, с которыми надо было перезаключить договор. Начальника на месте не оказалось — улетел в Горноуральск.

— Придете завтра, в пятницу, — сказали Петру.

Вторую половину дня Петр провел у Гурьянова. Здесь непрерывно гудел телефон, приходили и уходили люди, как в калейдоскопе менялись картины, ситуации — порой значительные, порой неожиданно смешные, — от которых у Петра оставалось ощущение взбудораженности большого края, масштабности замыслов. Здесь он острее чувствовал и свою причастность к общему делу, яснее видел маленькую таежную точечку — поселок Кедровый. Пусть он заброшен далеко за болота, в глухие места, пусть пока не слышно его голоса в растревоженном эфире — Кедровый живет и как магнит тянет к себе отсюда дороги, телеграфные столбы, провода.

— Ну как там Кедровый? — спрашивают у Петра, и музыка этого слова звучит здесь по-особому. Кедровый… Ведь это уже для карты, это уже навсегда.

Люди входили в кабинет Гурьянова, кто торопливо, кто робко, одни быстро исчезали, другие прочно устраивались на стульях, давая понять, что будут настойчивы в своих требованиях… Кто-то говорил тихо, с достоинством, кто-то заискивающе, а иной и кричал для пущей убедительности. Кричал посетитель, звенел телефон…

Будь на месте Гурьянова заказчик Клестов — он бы добавил шуму, раскрутил этот калейдоскоп на всю катушку. А Гурьянов, в общем-то успевая в этом движении, мог вдруг задержать какую-то картинку, не дать ей смениться быстро и бесследно.

Вот у его стола парень в отгоревшей клетчатой рубахе, просит кран на три часа. С кранами туго. Гурьянов отказывает. Парень не ожидает такого. Хмыкает, оглядывает присутствующих — дескать, м н е  отказывают! Участия ни у кого не обнаруживает, какое-то время молча смотрит на Гурьянова, потом обоими кулаками бьет себя в грудь:

— Да мы же нефтяники!

И опять оглядывает всех: уловили?

— Соседи ваши! Километров двести, триста отсюда. Совсем рядышком!

В это время звенит телефон, и, пока Гурьянов разговаривает, парень рассерженно смотрит в ноги, плечи его обвисают.

— Как дела у вас? — положив трубку, с интересом спрашивает Гурьянов. — Вовсю бурите?

В парня будто жердь вставили.

— А как не бурить, когда ухом к земле приложиться невозможно! — снова победно оглядывает он всех. — Аж фырчит, на волю просится.

— Понятно. Запасы нефти миллионные.

Парень хмыкает громко и снисходительно:

— На миллионы не считаем!

— А как же? — улыбается Гурьянов.

— Есть и побольше цифры, — небрежно поясняет парень и «подбрасывает» так, между прочим: — А еще сколько газа!..

Гурьянов, продолжая улыбаться, вырывает листок из блокнота, задумчиво крутит в пальцах карандаш. Парень для верности «подмазывает»:

— Вот и вы свою магистраль через тайгу, через болота тянете. Великое дело! Магистраль, правда, лесовозная…

— Не только, — возражает Гурьянов. — И вам она необходима. — Он пишет на листке распоряжение, парень почти выхватывает бумажку.

— Спасибо, конечно. — Уже от двери приглашает: — К нам приезжайте, мы не то что кран, вертолет предоставим в ваше пользование. Привет!

— Хвастун! — сказал Петр, когда за ним захлопнулась дверь.

— А чего хвастун? — сердито отозвался леспромхозовец, закрепившийся на стуле возле стены. — Так оно и есть. И вертолеты у них, и тракторы, и прочие вездеходы. А тут пилы не допросишься.

— Бахвальства — хоть отбавляй! — неодобрительно высказался еще кто-то.

Гурьянов привстал, выглянул в окно, неприметно улыбнулся. Петр проследил за его взглядом. По улице, забыв всякий форс, не шел — летел к станции парень в клетчатой рубахе. Кран-то ему дали всего на три часа.

Гурьянов уже читал срочное письмо, принесенное секретаршей, звонил по телефону, отдавал распоряжение выслать пробу воды из колодца на Морошке, выслушивал требования лесников, просьбы мехколонновцев…