Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— Это кто? — похлопал рукой по жиденькой спинке кровати.

— Бабушка Мотя, — пролепетала девушка.

— Так. Чья мать?

— Хозяйкина…

— Совсем хорошо. А ты кто? Хозяйкина дочь?

— Нет… Я… Мой папа…

— Ясно… Твой папа Глазырин М. К., женился на дочери бабушки Моти. Так?

Девушка кивнула.

— И ты, стало быть, хозяйкина падчерица, — продолжал Петр. — Сказка, да и только, как определил бы наш дед Кандык! Идем дальше. Бабушка Мотя больна?

— Ее парализовало.

Петр, хмурясь, посмотрел на больную. Его уже и так удивляло, что она ни разу не шелохнулась.

— Давно она… такая?

— Второй год…

Петр помолчал, обдумывая все это.

— А почему лежит в бане? — задал свой главный вопрос.

Ответа не получил. Девушка стояла, низко опустив голову.

— Ясно, — сказал Петр.

— Петра-а-а! — послышалось из огорода. — Петра-а-а! Ты где?

— Иди сюда, Ислам!

Ислам вошел в баню. Петр увидел, что он босиком, — значит, тоже заходил в дом, сняв сапоги и портянки у крыльца.

— Зачем баня зовешь! — улыбнулся Ислам. — Париться будем?.. — Но вот и он пригляделся. Перестал улыбаться, склонился над больной.

— Зачем так? — спросил тихонько.

— А вот так, — хмуро откликнулся Петр. — Я думаю, времени терять не будем. Возьмем осторожно и перенесем бабушку Мотю в дом.

Подошел к кровати и стал подтыкать одеяло под худенькое тело.

— Она говорить может? — спросил девушку. Ему показалось, больная делала глазами какие-то знаки.

— Нет, — ответила девушка. — Но она не хочет, чтобы вы ее переносили.

— Почему же, бабушка Мотя? — спросил Петр, склонившись над женщиной. — Не можем мы тебя здесь оставить.

В груди у больной что-то захрипело, она тяжело закашлялась, содрогаясь всем телом. Это отмело сомнения.

Петр подождал, пока утих приступ кашля, подвел руки под ее плечи и скомандовал Исламу:

— Берись!

А девушке приказал:

— Беги, сгоняй кота с койки.

В доме все двери были распахнуты настежь. В спальне девушка сняла с пуховика накидку, развернула шелковое одеяло, откинула его в ноги. Рыжий кот сидел на полу и смотрел на людей.

— Ну вот и на месте бабушка Мотя. — Петр прикрыл ее новым одеялом, а старое, ситцевое, сунул в руки девушке.

— Вот так, — сказал он больной. — И не волнуйся, мы в этом доме сделаем перевалочную базу, будем приезжать и в обиду тебя никому не дадим.

— Так, так, — сказал Ислам. — Дохтур скорее нада…

Сейчас Петр рассмотрел и девушку. Она все еще стояла в дверях с одеялом. Глаза ее были мокры от слез. Ресницы, между прочим, длинные. Глаза темные, не поймешь, какого цвета. Волосы заплетены в косу. Коса лежит на груди.

— Тебя как звать?

— Фая.

— А чего плачешь?

Девушка не ответила, выпрямилась, прислушиваясь. Во двор кто-то вошел, повозился у лестницы, поднялся на крыльцо…

Петр почувствовал легкое волнение, сказал громко:

— Нечего реветь. Все правильно сделано.

— У нас гости? — послышался из кухни женский голос.

Никто не ответил. Фая вдруг сделала шажок к Петру, будто хотела укрыться за его спиной. Он шагнул из спальни, встал, широко расставив ноги. Ислам тоже вышел.

— Кто это к нам заявился?

Из кухни показалась хозяйка в красных домашних тапочках. Увидела незнакомцев, недоуменно оглядела их. Особенно внимательно посмотрела на босые ноги Ислама, на которых почему-то шевелились большие пальцы.

— Фаина, — произнесла наконец. — В чем дело?

И направилась в спальню. Петр решительно двинулся за ней.

Ему не видно было лица женщины, он только обратил внимание на оцепеневшую спину и понял, что хозяйка увидела мать. И сам взглянул на больную. В глазах старушки что-то дрогнуло. Дрогнуло и остановилось. И когда хозяйка, придя в себя, сделала два шага к кровати, бабушка Мотя не перевела на нее взгляда.

Петр понял, что она умерла.

Глава двадцать третья

День выдался солнечный, жаркий. Грешно в такую погоду сидеть дома. А куда идти? Речка недалеко, километра три от поселка, но только заядлые любители рыбалки, надев самодельные накомарники, отваживаются сидеть на ее косматых берегах с удочками. Раздеться и позагорать невозможно — заедят комары и оводы.

И все-таки кое-кто идет к речке. Вот пробираются сквозь тайгу двое грустных мужчин — Леха и Колька Прахов. Механик взял сегодня отгул. Идут, держась визирной оси — узкой, в одно дерево, просеки, — чтоб, задумавшись, не убрести в сторону.

Тайга здесь дурная. Недавно на Ершике Вася Ракушкин пошел посмотреть, не созрели ли ягоды, да и ходил двое суток. Еле отыскали. Даже из Кедрового посылали людей. Нашли километрах в четырех от Ершика. Вася сидел на лесине, упершись локтями в колени, и спал. Лицо его было в грязных подтеках, расчесано до крови. Когда его разбудили, он долго таращил глаза, потом вспомнил все свои горести и зарыдал, вытирая лицо рукавом изодранной рубахи. Подбежала Наталья Носова, взяла за руку, и он пошел за ней, всхлипывая.

— Как ни говори, не в своем уме человек, — сказал тогда Федор Мартынюк, — нормальный сообразил бы, что к чему, не заплутался возле палаток.

А через день точно так же исчез сам Мартынюк. Ушел с бидончиком и не вернулся. Поисками занялись вальщики леса, но безрезультатно. Тогда послали нарочного в Кедровый — может, Федор там.