Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Первой из поселка прибежала Настюра. Бледная, растрепанная, она не переставая плакала, а когда тайга потемнела, билась у костра головой о землю, и ершовцы не знали, как ее утешить.

Наутро из Кедрового пришло много людей — их сняли почти со всех работ. И опять началось прочесывание тайги. Окончились сутки — Федора не нашли, прошли вторые — Федора не было. На вырубке почти безостановочно тревожно гудел трелевщик, звал хозяина и не мог дозваться. В конце третьих суток Федор сам пришел из Кедрового — вынесло его к поселку совсем с другой стороны.

— Федя-я, где ты был? — кинулась к нему измученная Настюра. И все, кто уже вернулся с поисков, обступили обросшего похудевшего Мартынюка.

— Знал бы, где был, — давно пришел, — буркнул Федор и, маскируя смущение, не глядя людям в глаза, направился к трелевщику.

Настюра, смотревшая ему вслед, вдруг фыркнула, уперлась ладошками в коленки и закатилась смехом. Люди недоуменно переглянулись. Настюра, продолжая хохотать, показала пальцем на Федора, который шел, не оборачиваясь. На черных штанах Мартынюка белел аккуратный клин. За край дыры зацепилась веточка шиповника и в такт шагам помахивала единственным розовым цветочком…

А Федор завел свой трелевщик и двое суток почти не слезал с него, наверстывая работу, замучив чокеровщиков. Его ни о чем не расспрашивали — с Федором много не наговоришь. Только Наталья Носова не выдержала, сказала с усмешкой:

— Вот ты уж какой нормальный у нас, Федор, а из тайги три дня выйти не мог. На целые сутки поболе плутал, — мстила она за те слова о Васе.

Сейчас люди побаиваются уходить далеко в одиночку.

Леха подал Кольке руку, хотел помочь перебраться через огромный ствол сгнившего дерева, но Колька, как мышь, юркнул, вылез с другой стороны и пошел дальше, отводя руками ветви подроста.

Разговаривали мало, Колька будто понимал, что Лехе-механику не до него, и не лез с вопросами. У него у самого было о чем подумать. Кончилась весна, наступило лето, а папка так и не вынимал из сундука ружье. С тех пор как растаяли снега, папке, наоборот, добавилось работы. Грузовым машинам делать стало нечего, так они все на ремонт подались. За зиму наболтало их по ухабам, у каждой что-нибудь подправить или заменить надо. Теперь уж и не знает Колька, когда выбрать время, чтобы помириться с отцом.

Хорошо, что Олежка Чураков приехал на лето домой и в Шурду больше не поедет, потому что к осени поспеет в Кедровом своя школа-восьмилетка.

Целыми днями не расстаются Колька и Олежка, хотя живут отдельно — дяде Васе Чуракову дали другую квартиру. Играют в «Чапаева», прячутся в недостроенных домиках и за поленницами, а когда в новый клуб впервые привезли кинокартину «Ночи Кабирии», они все три сеанса смотрели, а потом остались на танцы.

В клуб набилось много людей. Даже старички после кино сели возле стен на скамейки и глядели на молодых. Парням танцевать было не с кем, так они с Колькиной сестрой Нюрой и с другими такими же школьницами танцевали. Леха три раза приглашал Нюрку. Подойдет и скажет: «Разрешите с вами», и Нюрка подает ему руку. А потом Леха приводит ее обратно и усаживает на место.

А Галина из мехколонны танцевала с Петром Росляковым. Баба Лиза говорит, что Петр обязательно присватается к Галине и в поселке будет свадьба, а мама беспокоится, как бы Галина не удернула Петра в мехколонну.

Вот и речка. Берега ее сплошь поросли метровой луговой осокой и пыреем. До того высокая трава, что косы ее валятся с берега, полощутся в воде. На той стороне, освещенной солнцем, в зелень осоки и крапивы будто кто набросал горстками незабудки. А дальше на небольшой луговине покачивает царской головой белый пахучий лабазник, здоровается с сиреневыми султанами иван-чая.

И еще растут на том берегу какие-то синие цветы. До того синие, что Леха-механик опять невольно думает о Клавдии…

Прошло уже больше месяца с того дня, когда он «засек» ее в тайге с Заварухиным. Ну и что? Она даже не краснеет при встрече с Лехой. Знает, что не выдаст. Еще, того гляди, обратится к нему с просьбой: постой, Леша, на стреме, а я с Валерием в тайге помилуюсь. Вот же бессовестная баба!

— Леха, гляди!

Колька вскочил, указывая на тот берег. По крутому глинистому срезу, то скрываясь под пожухлой осокой, то снова выныривая, бежал бурый зверек с длинным хвостом.

— Кто это, кто?

— Ондатра это. Или водяная крыса.

— Лучше ондатра, — решил Колька. Он вспомнил, как, листая «Справочник охотника», отец вслух читал про нее дяде Васе Чуракову. Она очень чисто живет. У нее в норе столовая есть и спальня.

Зверек нырнул в воду и больше не показывался.

— Она не утонула, не думай! — кричал Колька. — Она по сто метров в воде плавать может. Я знаю. Мне папка читал.

Леха посмотрел на мальчишку, и жалко его стало до невозможности. Первый раз удосужился сводить Кольку на реку, а сам думает о всяких своих неприятностях.

Тайга гудела, звенела на все голоса. Жирные слепни улучали момент и впивались в шею, руки. Колька отчаянно отмахивался веткой, хлопал себя и Леху по плечам, сдергивал рубашонку и вытряхивал забившихся под нее комаров.