Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— Не вам такое говорить, товарищ Хохряков, не мне слушать. Народ к нам прибывает разный, и кое на что приходится закрывать глаза.

— Кстати, экскаваторщики сами заявили, что не хотят работать в таких условиях, — сказал Заварухин. — Ну, Росляков и уволил их. В конце концов должность заместителя начальника давала ему на это право.

Ступин внимательно посмотрел на главного инженера.

— Мне бы не хотелось ловить вас на слове, Валерий Николаевич, — опять разорвал он какую-то бумажку, — но в таком случае и я, видимо, имею право решить вопрос с Росляковым. — И мимоходом сообщил: — Тем более, что кандидатура Колечкина уже согласована с трестом.

Хохряков и Заварухин не откликнулись.

— Я понимаю, есть тут уязвимое место, — с каким-то даже удовольствием раскручивался Ступин. — Колечкин мне родня, до него был неудачник Бедрицкий. Но ведь Колечкин — вы это сами видите — не чета Бедрицкому!

«Зачем сравнивать с Бедрицким, когда речь идет о Рослякове», — усмехнулся про себя Заварухин и опять вспомнил о своих размышлениях по поводу «дальнего прицела», по поводу бесконечных придирок Ступина к Петру. Но даже если Заварухин был близок к истине — попробуй сейчас доказать это, — Росляков долго отсутствовал по болезни. Ступин имел право сделать замену; потом Петр сам согласился ехать экспедитором в Шурду, решив подогнать институтские дела. И вот на стройку прибыл дипломированный инженер с опытом. При чем же тут Ступин? Как все здорово!

— И правда, кто ты такой есть? — сказал Михаил Козлов, когда Петр, придя в «Дом офицеров», рассказал ему о своей встрече с Александром Праховым. — П-пентюх ты не лучше Бедрицкого. — И, раскладывая на столе учебники, заявил: — Меня ему так просто не сковырнуть.

— Ладно сиди, пока он другого свояка не подобрал на твое место, — устало отмахнулся Петр.

— Да мне плевать на это место, — рассердился Михаил. — Я п-принципиалыю!

— А, ладно, — зевнул Петр. — Зато я «хвосты» подогнал. — И прикрылся одеялом.

Пожалуй, только сейчас он по-настоящему осознал, как ловко воспользовался Ступин всем, что произошло этим летом. Как кисейная барышня, раскис тогда Петр в болоте, валялся в больнице, ездил по курортам. И вот теперь каждый вправе спросить его: а кто ты такой есть? Ведь, если разобраться, на должность шурдинского экспедитора, скорее всего придуманную Ступиным специально для Петра, можно было посадить любого. Чаще всего шоферы и не заходили в маленький вагончик, стоящий в тупике станции, а сами получали грузы и отправлялись с ними в Кедровый. Только Костя Плетнев по дружбе не упускал случая повидаться с Петром.

— Сидишь? — спрашивал он, сжимая сигарету редкими зубами.

— Занимаюсь, — откладывая учебники, отвечал Петр.

Наверняка Костя просто подсмеивался и над ним, и над его должностью. Да и не только он. Все в поезде, наверно, усмехались. Ему не хотелось так думать, но он чувствовал, что и Гурьянов стал относиться к нему с меньшим интересом, равнодушно. Это очень расстраивало Петра.

Михаил Козлов старательно высчитывал что-то на бумажке, закусив нижнюю губу. Еще в августе, когда Петр был болен, Козлов взял отпуск, съездил в Новосибирск и сумел восстановить право на учебу, которую забросил. Перевелся в Горноуральский железнодорожный институт, осенью кое-что сдал и вот учится теперь на третьем курсе. Это и была та «свинья», которую он «подложил» Ступину: попробуй сковырни его — молодой, подающий надежды студент-производственник.

Петр вдруг рассмеялся:

— Слушай Мишка, а вдруг у Ступина и в мыслях нет подкапываться под тебя? Вот и будешь как дурак ходить в грамотеях.

— Молчи уж, п-пентюх ссыльный.

Глава тридцать вторая

Перед самым Новым годом в таежный поселок прибыла из Шурды парикмахерша. Обмела в ледяных сенях «заезжей» подшитые валенки, в пустой комнате с рукомойником в углу сняла с себя три шали, полушубок и села возле горячей печки на единственную табуретку.

— Ну и заехали вы! — сказала уборщице Шуре.

Та и ответить не успела, как женщина заговорила снова:

— У меня план. Так что времени терять не будем. Где клиенты?

— Какие клиенты? — не поняла Шура.

— Ну… Стричь, брить… завивать.

— А-а, — из соседней комнаты, в которой почти впритык стояли четыре койки с жиденькими подушками, Шура вынесла табуретку и устроилась у печи, рядом с гостьей.

— Так и будем сидеть? — немедленно спросила та. — А что ж делать?

— Люди-то где?

Шура подошла к окну и громко задышала на замерзшее стекло. Добилась — оттаяло темное пятнышко. Пристроилась к нему одним глазом и еле-еле разглядела контору. Только в отделе кадров горел свет, остальные окна терялись в утренней морозной мгле — еще не было и семи часов утра.

— Разве что Хохрякова позвать…

— Давай Хохрякова, — согласилась парикмахерша и стала вынимать из чемодана всякие баночки, скляночки. — Стол мне еще надо.

— Разве что из конторы принесу…

— Неси из конторы.

Шура вернулась довольно быстро. Вся заиндевевшая, покрасневшая, втащила в комнату маленький стол.

— А Хохряков где?

— Они приветствие пишут…

— Какое еще приветствие?

Шура присела на табуретку и радостно сообщила: