Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— Наши строители к Новому году план перевыполнили. Трассу по тайге подвинули дальше, чем надо.

— Ну и что же за это будет? — рассмеялась парикмахерша, ловко раскладывая на столе ножницы, бритву, бигуди…

— Приветствие будет и награда.

— Им — награда, а мой план — гори? — продолжая разбирать чемодан, ворчала женщина. — Я черт знает по каким ухабам ехала сюда двое суток, промерзла вся да еще матерщины наслушалась…

— С Костей Плетневым ехали? — спросила Шура.

— Уж не знаю с кем, А только как увязнет его машина или встречные загородят зимник, он и выпустит такое, что уши под тремя шалями дыбом встают.

— С Костей, — убежденно кивнула Шура.

Она сбегала к соседним домикам, потопталась у темных окошек, не решаясь постучать. Сегодня «актированный» день, мороз сорок семь градусов. На трассу люди не пойдут, пусть хоть поспят подольше.

Шура только месяц назад пришла сюда пешком из деревни, которая уместилась в маленькой ложбинке, в тридцати километрах от Шурды. Всю жизнь она прожила там. Родительский домишко стоял на берегу светлого прозрачного озера, воду которого не могли замутить даже осенние дожди.

Родители умерли рано. Тихая, неприметная Шура одна вела маленькое хозяйство и работала в полеводческой бригаде. Четыре года назад неожиданно посватался к ней тракторист из той же деревни, и Шура переехала на другую сторону озера. Четыре окна ее нового жилья смотрели в ту же чистую воду, но никогда этот берег не освещался солнцем так ярко и тепло, как родной южный бережок.

А два месяца назад тракторист привез в дом вместе с сундуками новую жену — богатую вдову.

Родительский домишко был уже продан, да и от стыда Шура не могла остаться в деревне. Добралась до Шурды, узнала о стройке и пришла в тайгу.

И неплохо здесь совсем. Народ простой, добрый. Хохряков сказал:

— Угадала ты, Шура, к самому сроку, открыли мы «заезжую». Пока в ней поработай, а там видно будет. Коли понравится — и дальше с нами поедешь. — И показал на карте, где они с поездом побывали.

Весь свет объехали! А она, кроме своей деревеньки да Шурды, ничего не видела. И сразу спокойно ей стало, исчез страх перед неведомым, непривычным. Все теперь пойдет само собой, а ты только езди да работай на совесть.

«Не буду тревожить людей, пусть поспят».

Шура вернулась в «заезжую». Вместе с ней вбежала промерзшая кошка и кинулась в другую комнату, под кровать.

— Ну? — спросила парикмахерша, мешая в печи.

— Разве что мне завиться… — неуверенно предложила Шура.

— А почему бы нет? — деловито согласилась парикмахерша. — Ну-ка?

Шура и оглянуться не успела, как уже сидела на табуретке с подстриженными волосами, туго закрученными и втиснутыми во что-то. Голову ее стянуло, в некоторых местах жгло. Шура опасливо поглядывала на бачок с бурлящей водой, на резиновые трубки, одна из которых шла от ее головы к этому бачку, а другая — к пустой бутылке, поставленной на полу. Из бутылки шел пар, из трубки в нее что-то капало.

— У вас столовая далеко? — справилась прибывшая.

— Через два домика…

— Ты сиди так, а я пойду перекушу. Не крутись, а то бачок свернешь.

Когда минут через двадцать в «заезжую» кто-то вошел, Шура побоялась даже голову повернуть. Пришедший, видимо, смотрел на нее с удивлением, потому что ничего не говорил, только изредка шмыгал носом да хрипло дышал.

— Кто там? — спросила Шура.

Пришелец заворошился у порога, протопал мерзлыми валенками по комнате и встал перед Шурой. На бороде и усах повисли сосульки, нос покраснел, глаза слезились.

— Ты чего это? — спросил дед Кандык.

Шура не знала, куда деваться от его смешливого быстрого взгляда.

— Завиваюсь я, — смущенно пробормотала она.

— А в пол-литру чего капает? — хитро кивнул дед на бутылку.

— Не знаю…

Дед хохотнул:

— Ну, дела! На привязи, значит, ты теперя. И ни туда и пи сюда, покуда пол-литра полная не набежит. На самогон тебя перегоняют!

Он совсем развеселился и, сняв шапку и рукавицы, уселся на табуретку против Шуры.

Парикмахерша вернулась лишь через полчаса, ведя за собой двух женщин. Ловкими пальцами отделила Шуру от бачка и бутылки, раскрутила волосы, подвела к рукомойнику и раза два плеснула на завитки теплой водой.

— Я тебя потом причешу, сейчас мне этих клиенток обработать надо.

У новой «клиентки», Маруси Плетневой, хорошие светлые волосы. Парикмахерша уже ухватила ножницами блестящие длинные пряди, как у стены охнул дед Кандык.

— Очумела, Маруська? Пошто резать даешь?

Парикмахерша повернулась, несколько раз звонко чикнула ножницами перед его носом.

— Вот отрежу бороду-то! Тебе, дед, не стричься, не бриться. Шел бы домой.

— Пошто пойду? — заулыбался тот. — Поглядеть интересно. Кино-то к нам реденько заезжает.

— Тогда помалкивай!

— А и слова больше не скажу, раз у дуры у самой ума нету. Ну, будет тебе, Маруська, дома!

Светлые пряди полукружием упали возле табуретки.

Отогревшаяся кошка вылезла из-под кровати, подошла к печи и стала тереться о ее теплое ребро, высоко подняв пушистый хвост.

— Убирай хвост-от! — прикрикнул на нее дед Кандык. — А то в одночасье обстригут твою красоту.

Парикмахерша быстро накручивала короткие пряди и наговаривала: