Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

— Не-ет, Марусенька, я выпью с ним на прощание. У меня язык лучше работает, когда я пьяная. Я не здорово выпью, я только для воодушевления.

Маруся уехала обеспокоенная. Ездила долго. Когда вернулась, услышала в купе Антонины громкие голоса. Но не вошла. Вот уж поезд вытянули на перрон, началась посадка. Не знает Маруся, что было в купе у Тони. Дали отправление. Красный, разъяренный вышел оперативник в тамбур, где Маруся стояла с флажком. Пассажиров на посадке уже не было, все разместились в вагоне.

Вышла и Антонина.

— А на прощанье… на прощанье… — бормотала она. — Я хочу дать тебе… по морде… за Танюшку…

Размахнулась неловко, но кто-то опередил ее. Оперативник, не успев понять, что произошло, от сильной оплеухи вылетел из вагона.

Маруся, чуть живая от страха, захлопнула дверь, повернула ключ. Поезд тронулся.

— …Молодец, Витька, ловко ты пришел мне на подмогу, — как-то сразу отрезвев, проговорила Антонина Семеновна.

— А в Ялуни ее взяли, — тихо продолжала Маруся. — Это он позвонил туда из Москвы. До того, видать, рассерчал, что и о себе позабыл. Забрали все, что было в купе. Она и выйти не успела. Увели.

Я сидела не шевелясь.

— Надо белье нести на базу, — встала со скамейки Маруся.

— Что теперь с ней будет? — прошептала я с отчаянием. — Неужели в тюрьму?

— Не миновать. Товару у нее не больно много было, но она ведь и про старое все расскажет. Она не пожалеет себя.

— Как же это они Витьку не забрали?

— А тот не успел увидеть, кто его саданул. Может, после догадается.

— Она что-нибудь сказала, когда ее… повели?

— Сказала. И улыбнулась даже: «Не тужи, Маруська! Все правильно!»

— Маруся, а как мне узнать про нее? Ты позвони мне, пожалуйста!

Я нашла обрывок газеты и написала свой телефон.

— Ладно, позвоню.

Маруся с Елизаветой ушли. Я спустилась с подножки и тут же села на нее.

Откуда-то взялся Витька, присел рядом.

— Витя, правда, что ты ударил того… по лицу?

Витька посмотрел на меня грустно и покачал головой.

— Нули…

— Как это «нули»? Мне Маруся сейчас сказала.

— Не по лицу, а по морде, — уточнил Витька.

Мы помолчали.

— Ты не езди больше в Москву, — посоветовала я. — Он тебе не спустит.

Витька свистнул.

— Очень-то боюсь я всяких! А в Москву я и так не поеду. Я еще в тот раз, как с тобой случилось, подал в отставку.

— Почему?

— Да так… Я ведь токарь. Стыдно вот такими руками пластинки крутить.

Он сжал большие, сильные кулаки.

— Мне поездить было охота, вот я и поездил. А сейчас обратно на завод.

— Отпустят тебя?

— Отпустят. Посадят вместо меня какую-нибудь соплюху. Все пластинки перебьет, — вздохнул он.

Витька, Витька… Так же будет звучать в вагонах моя баркарола, а его не будет… И меня тоже. И Антонины Семеновны…

— Тебе жаль Антонину Семеновну, Витя?

— Жалко.

Мы идем по междупутьям вдоль составов, не разговариваем больше.

Думаем о своем.

— Когда-нибудь сходим в кино? — не глядя на меня, тихонько спрашивает Витька.

— Сходим. Только потом-потом… Когда-нибудь…

39.

Сижу в красном уголке ни жива ни мертва. Только что задали вопрос нашему начальнику, за что он снял меня в поломойки. Идет открытое партийное собрание.

— За что? — спрашивает Зарубин и чуть откидывается на стуле в президиуме. — За спекуляцию. Или, по-вашему, я должен поощрять?

И тут начинается…

— А чем она спекулировала, вы знаете?

— А вы спросили, почему ее снял оперативник?

— А почему Мостухин и Анна не в поломойках?

Я даже не знаю, кто это спрашивает. Тереблю носовой платок, еле сдерживая слезы.

— Нашли на ком отыграться!

— Нет, вы расскажите!

Собрание ведет Алексей Константинович Сабуров. Он стучит карандашом по графину.

— Товарищи, давайте организованно… — просит он. — Видимо, вы должны объяснить собранию, — обращается он к Зарубину.

Начальник цеха поднимается за столом. В красном уголке затихают.

— Факт остается фактом, — начинает он. — Монтер не приехал из поездки, снят милицией… Мостухин говорил, что увели с узелком…

— А что в узелке, вы полюбопытствовали?

— А у Мостухина в мешках проверяли?

— По-моему, факт остается фактом… — бросает на реплики Зарубин.

— Факт остается фактом, что безобразие у нас в цехе творится! — выкрикивает кто-то с задних рядов.

— Товарищи! — более энергично застучал по графину секретарь парторганизации. — Кто просит слово?

— Я прошу, — сказал из президиума дядя Федя.

Я взглянула на него, волнуясь. Все это так неожиданно для меня.

Он поднялся со стула, подошел к облупленной трибунке.

— Вот уже скоро год, как вы у нас, товарищ Зарубин, — не сразу начал он. — Думали, пришел новый человек, наведет порядок… и так и далее… А в цехе, наоборот, все наперекосяк пошло. Но об этом мы после, а сейчас про Таню Назарову.

Он повернулся к Зарубину и внимательно посмотрел на него, а у меня комок подкатил к горлу.

— Это ведь просто удивительно, как вы людей не понимаете! Пришла к нам молодая девушка. Да какое! Девочка совсем. Старательная, добрая… и так и далее… Со всей душой пришла, чтобы работать, а вы… Ни в чем вы не разобрались, товарищ Зарубин, плюнули в душу, турнули в поломойки… и так и далее…