Отправляемся в апреле. Радость с собой, беду с собой

Смотрю на них и думаю: как пережили они нашу уральскую зиму с морозами и буранами? Ведь были дни, когда по радио сообщали: детям не надо идти в школу. А эти… Где прятались? Что ели? Очень было им трудно, а они вон какие бодрые, уверенные. Умеют постоять за себя.

Нужно идти… Сейчас я увижу Марусю, Антонину Семеновну, Витьку. Я виновата, совсем забыла о них, занятая своими бедами. И перед дядей Федей виновата. Все откладываю встречу с ним, потому что стыдно признаться, как я вела себя у Зарубина. Дядя Федя, конечно, обиделся и не разыскивает меня. Может, и забыл совсем…

На перроне уже толпятся встречающие. Я встала за углом товарной конторы. Подожду, когда все уйдут. Пусть уйдет Мостухин. Но Анне я должна отдать пятьдесят рублей. Обязательно. Она придет принимать состав. Кто ездил вместо меня? А вдруг дядя Федя?

Вот поезд прибыл. Я ушла подальше. Подойду потом. Маруся долго будет в составе — надо собрать белье, сдать его. И Антонина Семеновна не быстро уйдет.

Как я волнуюсь! Я не сто́ю сейчас самого маленького худого воробья!

Вижу Анну. Она идет к моему вагону.

— Анна!

Услышала, увидела и немедленно подошла.

— Вот пятьдесят рублей. Возьмите…

Анна выхватила деньги и зло сказала:

— Чего разложила-то все на виду? Не могла спрятать куда подальше? Теперь выслушивай из-за тебя всякое. Федор, как петух, налетает… Дура стоеросовая!

И ушла к вагону.

Значит, дядя Федя все знает. Наверно, дядя Леня ему сказал.

Пятый вагон. Там Маруся, Антонина Семеновна, Витя…

Набираюсь духу, перебегаю перрон, вскакиваю на подножку. И сразу вижу Витьку.

— Здравствуй. Где Маруся?

Витька какой-то растерянный. Он молча кивает в глубину вагона. Иду по коридору, заглядываю в купе. Елизавета Ивановна стаскивает наволочки с подушек. Иду дальше, волнуясь все больше и больше.

Вот Маруся. Она хотела выйти с бельем из купе, но, увидев меня, отпрянула и села на скамейку.

У нее заплаканные, опухшие глаза.

— Маруся, что случилось?

Она взглянула отчаянно, недружелюбно и вдруг уткнулась лицом в собранное белье.

— Маруся, где Антонина Семеновна?!

— Из-за тебя все… — тяжело всхлипывая, проговорила Маруся. — Все из-за тебя…

— Она жива? Говори!

Маруся сердито глянула на меня и отвернулась:

— Ну и что, что жива? — осевшим голосом сказала она. — С поезда ее сняли по дороге… Милиция…

Я села рядом, потому что меня уже не держали ноги. Жива!

Долго сидели молча, потом я заговорила:

— Марусенька, я тебя прошу… Расскажи мне все. Милиция — это не так страшно. Я знаю. Все обойдется.

Она посмотрела на меня хмуро.

— У тебя, может, и обошлось, а у нее не обойдется.

Еле-еле я вызвала ее на разговор. Состав дернули, потянули в отстойный парк, а мы все сидели в купе. И Маруся тихо рассказывала, что произошло.

Когда меня увели и Антонина Семеновна наконец узнала об этом, она очень ругала проводницу и Мостухина.

— Чего вы молчали, олухи? Я бы этому стервятнику показала, я бы ее из рук у него выхватила!

Всю обратную дорогу она почти не выходила из купе, а когда приехали, велела Марусе узнавать про меня. Им стало известно, что я вернулась, и Антонина Семеновна сказала:

— Слава богу!

Потом Маруся еще звонила, но толком ей ничего не удалось узнать. Сказали, что я работаю на местном — и все. Антонина Семеновна успокоилась: «Ну, а с этим я поразговариваю, когда приедем в Москву».

И вот они приехали.

Антонина Семеновна велела Марусе съездить на рынок и купить кое-что для нее.

— В последний раз… Рассчитаюсь со всеми по дороге, и конец. Надоело все до чертиков. Много ли мне одной надо, Маруська? А этого проходимца поить больше не буду, и деньги ему сколачивать не буду. Ты поезжай, а уж я с ним здесь вдосталь наговорюсь.

И еще Антонина Семеновна мечтала вслух, как она приедет в Москву в следующий раз.

— Придет, он, будет ждать угощения, а я ему: ничего нет, гражданин хороший! Он глаза на меня вылупит — вот такие! А я расхохочусь, голову откину, иди свищи по купе — ничего у меня нету для тебя. И для себя мне ничего не надо. Деньги? Плевала я на деньги! Я ведь, ты знаешь, Маруська, ничего себе доброго не завела, шаль только, да вот — зубы… Все ему, стервятнику, да на пропой. А уж как я на него посмотрю, Маруська! Гляди, вот так, сверху вниз! За все унижения ему отплачу, злыдню! Танюшку ни за что забрал, собака. В морду она дала ему. Молодец. И я ему садану сегодня, Маруська, за нее, за Танюшку, и — за всех!

— Не надо, Тоня, — уговаривала ее Маруся. — Он не спустит тебе…

— Не спустит? Да он же тру-у-ус! Ему меня подцепить никак невозможно, Маруська. На пару мы с ним работали… С поезда снимет? В милицию поведет? Хо! А я скажу: вот пришла к вам парочка, гусь да гагарочка. Судите обоих, один другого стоим. Я ведь все расскажу, себя жалеть не стану. Не-ет, не хватит у него на это пороху. За шкуру свою красивую испугается.

Были у Антонины неоконченные расчеты с торговками по дороге.

— Купи им чего требуется. Нате, возьмите, и нет меня для вас больше. Носа в мой вагон не суйте!

— Ты не пей с ним, Тоня, — уезжая, просила Маруся.