Отраженный свет

Скромным его нельзя было назвать ни с какими оговорками. Его тщеславие было таким неприкрытым, непосредственным, искренним, даже хочется сказать - милым. В любом разговоре, особенно в автобусе, магазине, где всегда много народу, да если еще поблизости обнаруживались хорошенькие девочки, он мог ни к селу ни к городу начать вспоминать:

— Это было после того как я убил своего восьмого медведя. Хотя нет, пожалуй, за два дня перед четырнадцатым медведем.

Критерии сравнения у него были самыми неожиданными.

— Вкусный, как тот баран, которого я ел на хребте Петра Великого.

Вечно самоуглубленный, занятый размышлениями над глобальными вопросами, он, как и полагается всякому нормальному одержимому, был страшно рассеянным.

— Перебазировались мы за перевал, развьючились, устраиваемся на Новом месте, и вдруг я вспомнил - часы оставил! Так отчетливо в памяти стоит - снял с руки, положил на бугорок, еще подумал - не наступили бы... Пошел руки мыть. Ну, пропал сегодняшний маршрут! Как же я без часов? Надо идти на старый лагерь. Делать нечего, пошел. Вот бугорок, все точно так, до последней травинки, как в памяти. А часов... нет. Взять их некому, людей здесь сто лет не было. Должны быть часы! И тут в голову пришла гениальная идея! Я лег, прижался ухом к земле. Тикают. Ага, здесь, думаю... Шарю. Это же надо! Нет часов. Отошел на два шага, лег. Тикают вроде сильнее. Значит, в верном направлении ищу. Отошел еще шагов на десять, слушаю. Тикают. И тогда зашевелилось страшное подозрение. Посмотрел, а часы - на руке!

Прошлый сезон работали мы с ним в одном отряде. Потом наши пути разошлись. Поделили все по-братски - сахар, чай, патроны, масло... Идем однажды в маршрут. Следы от лагеря. Видно, его. Таган перегоревший, покосившийся, палатка - на самых камнях. В ручье - странный зеленый шар. Заинтересовались, изловили. Оказывается - большой кусок масла, влипшие осколки стекла, сверху - листья, трава. Все ясно. Чтобы масло не испортилось, он сунул его в стеклянной банке в ручей, камешком придавил. Волна посильнее смыла камень, остатки городской роскоши поплыли вниз по течению. Путешествия по горным ручьям противопоказаны даже неприхотливым поллитровым бутылкам из-под водки. Очередной зигзаг масло проделало уже совершенно не стесненным формой сосуда, покатилось колобком, накручивая на себя песчинки, палочки, листья и травинки.

В кустах под крутым склоном, где падали вьюки и кувырком летел вниз конь, нашли чайник. Это было не страшно. Что ему чайник? Он и без чая обойдется, хоть без воды, коня насмерть загонит, Валерку уморит, а дело сделает. Ради своего дела он пожертвует кем угодно, не говоря уже о себе. Было уже такое - назначили мы контрольный срок, приходим, его нет. Ждем, ждем - нет. Вышли в поселок, тревогу подняли. Человек пропал! Договорились с пограничниками, они что-то там важное у себя отменили, дали нам самолет. Завтра с утра летим на поиски. Но он явился вечером.

— Ты знаешь, Коля, интереснейшие вещи! Никак оторваться не мог.

Терпеть - и никаких гвоздей!

Пеший переход - самый несовершенный и самый старый способ передвижения, ему насчитывается уже миллион лет с тех пор, как обезьяна впервые встала на ноги, освободив плечи для лямок рюкзака. Но по богатству впечатлений и глубине ощущений с ним не может сравниться никакой другой.

Классика пеших переходов - переход с Колей. Коля - почти двухметрового роста и при этом еще кажется непропорционально широким. Если Коля берет в руки кувалду, она превращается в ювелирный молоточек, зачерпнет пригоршней из ручья - сразу полведра, шагнет - полтора метра, ляжет спать - плечи и грудь высовываются из мешка, а ноги, хоть и в мешке, не помещаются в палатке. Когда мы грузили лошадей на баржу, они никак не хотели заходить туда, упираясь всеми четырьмя копытами, не обращая внимания ни на крики, ни на удары. Но стоило Коле немного поднажать сзади плечом, - и первая лошадь чуть не перелетела через противоположный берег. С остальными Коле пришлось обращаться уже деликатнее.

Помогаем друг другу надеть рюкзаки. Без посторонней помощи это было бы слишком долго: ставишь рюкзак на землю, ложишься около него на спину и продеваешь руки в лямки, переворачиваешься на живот, потом становишься на четвереньки и поднимаешься на ноги. Стоишь, согнувшись в три погибели, руки бессильно свисают до земли, рюкзак уводит то в одну, то в другую сторону, как штанга на помосте. Делаешь первый шаг и убеждаешься, что второго сделать уже не сможешь. Делаешь второй шаг, третий, проходишь первые десять метров и удивляешься, что еще идешь.

Проходишь первые десять километров. Хочется идти еще и еще. Рюкзак стал частью собственного тела, цель впереди кажется совсем близкой, и даже Колин темп не удовлетворяет.