Отрицание смерти

Здесь Ранк присоединяется к Кьеркегору в убеждении, что человеку нельзя останавливаться и ограничивать свою жизнь пределами, которые находятся под рукой, или немного дальше, или созданы им самим. Человеку следует достигать высшего предела религии: человек должен воспитывать покорность самоотречения по отношению к высшим силам, сколь трудной задачей это ни было бы для него. Все, что меньше, – это меньше, чем полное развитие, даже если лучшим мыслителям это кажется слабостью и компромиссом. Ницше ругал иудео-христианскую мораль самоотречения; но, как сказал Ранк, он «упустил из виду глубокую потребность человека именно в такой морали …»³⁴. Ранк даже говорит, что «необходимость действительно религиозной идеологии … присуща человеческой природе, и следование ей является основой любой общественной жизни»³⁵. Представляли ли Фрейд и остальные, что передача себя Богу имеет мазохистский характер, что опустошение унизительно? Что ж, отвечает Ранк, это представляет, напротив, дальнейшее стремление к самому себе, высочайшую идеализацию, которой только может достичь человек. Это завершение расширения Агапэ, достижение действительно творческого типа. Только таким образом, говорит Ранк, только отдаваясь величию природы на высшем, наименее фетишизированном уровне, человек может победить смерть. Другими словами, истинное героическое обоснование жизни человека лежит за пределами секса, за пределами другой личности, за пределами личной религии. Все это временные решения, которые ограничивают человека или блокируют, оставляя наедине с неопределенностью. Человек чувствует себя неполноценным именно тогда, когда ему не хватает «истинных внутренних ценностей личности», когда он просто является отражением чего-то рядом с ним, и у него нет постоянного внутреннего балансира, нет центрирования на себе. Чтобы получить такое центрирование, человек должен смотреть за пределы своего «непосредственного собеседника». Он должен смотреть за пределы утешений, поступающих от других людей и вещей этого мира³⁶.

Человек – это «теологическое существо», заключает Ранк, а не биологическое. Такое ощущение, что это говорил уже Тиллих³⁷, а вслед за ним Кьеркегор и Августин; но странность в современном научном мире заключается в том, что это выводы сделаны психоаналитиком, а не теологом. Такой результат ошеломляет, и кому-то, имеющему узкое образование в области науки, эта концепция будет непонятна. Такое сочетание глубокого клинического понимания и чистой христианской идеологии просто потрясающе. Сложно решить, какое эмоциональное отношение следует к этому испытывать; кажется, что тебя тянет в нескольких несовместимых направлениях одновременно.

В этот момент «трезвомыслящий» ученый (как они любят себя называть) захлопывает книгу Ранка и отворачивается с содроганием. «Какой позор, что ближайший соратник Фрейда оказался столь слабоумным, предал психоаналитическое знание, добытое ценой больших усилий, ради удобного утешения религии». Так бы он думал – и был бы неправ. Ранк сумел подвести итог психоанализа, опираясь на теории Кьеркегора, и сделал это не от слабости или желания. Он сделал это из соображений логики историко-психоаналитического понимания человека. Критикуя Ранка, нельзя просто взять и обойти эти аспекты. Если кто-то думает, что Ранк не слишком четок или недостаточно эмпиричен, то это лишь от непонимания сути всей работы Ранка – его утонченной разработки природы невроза. Это ответ Ранка тем, кто думает, будто бы он остановился в своем научном поиске или проявил нерешительность из личных побуждений. Понимание Ранком природы невротичности – ключ ко всей его мысли. Оно имеет жизненно важное значение для полного постфрейдистского понимания человека и в то же время представляет собой область тесного слияния Ранка с Кьеркегором в терминах и языке, которое сам Кьеркегор счел бы уместным. Давайте рассмотрим это более подробно в следующей главе.

Глава 9 Современная мысль в психоанализе