Отрицание смерти

С этой точки зрения, различие между художником и невротиком, кажется, сводится в основном к вопросу о таланте. Это похоже на разницу между неграмотным шизофреником и Стриндбергом[99]: один скатывается в сумасшествие, а другой становится культурным героем, но оба воспринимают мир одинаково, и различаются только качеством и силой реакции. Если невротик чувствует себя уязвимым перед лицом окружающего мира, то он реагирует, чрезмерно критикуя себя. Он не может вынести себя или изоляцию, в которую его погружает его индивидуальность. С другой стороны, он все еще должен быть героем, все еще должен заслужить бессмертие на основе своих уникальных качеств, а это значит, что он все еще должен, в некотором отношении, прославлять себя. Но он может прославлять себя только в фантазии, так как не может создать творческое произведение, которое говорит от его имени в силу своего объективного совершенства. Он попал в порочный круг, потому что чувствует нереальность вымышленного самовосхваления. На самом деле для человека не может существовать никаких убеждений, кроме как исходящих от других людей или приходящих извне – по крайней мере, недолго. Человек просто не может оправдать свой героизм в собственной внутренней символической фантазии, из-за чего невротик чувствует себя более недостойным и неполноценным. Это в значительной степени похоже на ситуацию подростка, который не раскрыл полностью свои внутренние возможности. Художник, с другой стороны, преодолевает свою неполноценность и прославляет себя, потому что у него есть талант.

Из всего этого можно сделать вывод, насколько взаимозаменяемы понятия невроза, пубертатного периода, нормальности и творческой личности – они различаются лишь количеством такой субстанции как «талант», по сути, и определяющей все. Обычно, сам талант в значительной степени косвенен, и является результатом удачи и работы, что делает взгляд Ранка на невроз правдоподобным. Творческие люди невротичны настолько же, насколько креативны; у величайших из них могут быть опасные невротические симптомы, и они могут нанести вред окружающим своими невротическим склонностями и потребностями. Вспомните, что Карлейль сделал со своей женой[100]. Нет сомнений в том, что творческая работа сама по себе совершается в состоянии внутренней борьбы, часто неотличимом от чисто клинической одержимости. В этом смысле то, что мы называем творческим даром – это просто социальная лицензия на одержимость. И то, что мы называем «повседневной культурной», является аналогичной лицензией: пролетариат требует одержимости работой, чтобы не сойти с ума. Раньше я удивлялся, как люди могут выдержать поистине демоническую активность: работу адских рядов плит на кухнях отелей, безумный водоворот ожидания дюжины посетителей одновременно, безумие офиса туристической фирмы в разгар сезона, или пытку отбойным молотком весь день на жаркой летней улице. Ответ настолько прост, что ускользает от нас: безумие этих занятий – это как раз то, что свойственно человеку. Это «правильно» для нас, потому что альтернативой является естественное отчаяние. Ежедневное безумие такой работы – это ежедневная вакцинация против безумия психиатрической лечебницы. Посмотрите на радость и рвение, с которыми работники возвращаются из отпуска к своим навязчивым занятиям. Они погружаются в свою работу с невозмутимостью и легкомысленностью, потому что она заглушает что-то более зловещее. Люди должны быть защищены от реальности. Всё это ставит перед изощренным марксизмом еще одну гигантскую проблему, а именно: какова природа навязчивого отрицания реальности, которое утопическое общество обеспечит, чтобы не дать людям сойти с ума?

Проблема иллюзии