Отрицание смерти

Наш третий общий подход к проблеме невроза – это историческое измерение. Он действительно самый важный, поскольку включает в себя все подходы, описанные ранее. Мы увидели, что невроз можно рассматривать на базовом уровне как проблему личностного характера, а на другом уровне, как проблему иллюзии и творческой культурной игры. Исторический уровень – это третий уровень, в который сливаются предыдущие два. Качество культурной игры и творческой иллюзии зависит от общества и исторического периода. Другими словами, человек, чтобы оправдать свою жизнь, может легче перейти черту в клинический невроз, именно когда остается наедине с самим собой и собственными ресурсами. Ранк обоснованно ставит вопрос о неврозе как исторической, а не клинической проблеме. Если история – это последовательность идеологий бессмертия, то проблемы людей можно рассматривать в непосредственной связи с ними – насколько они всеобъемлющи, насколько убедительны, насколько легко они дают людям уверенность в личном героизме. Современную жизнь характеризует неспособность всех традиционных идеологий вобрать и удовлетворить человеческое стремление к само-увековечиванию и героизму. Невроз является сегодня широко распространенной проблемой из-за исчезновения убедительных историй о героическом апофеозе человека²⁷. Эта тема кратко резюмируется в знаменитом наблюдении Пинеля о том, как психиатрическая больница Сальпетриер опустела во время Французской революции. Все невротики нашли готовую драму самопреодоления и героической идентичности. Этого было вполне достаточно.

Начинает казаться, что современный человек больше не может найти героизм в повседневной жизни, подобно людям в традиционных обществах, просто выполняя свои ежедневные обязанности по воспитанию детей, работе и богослужению. Современному человеку нужны новые и новые революции и войны, как только прежние окончены конец. Это цена, которую современный человек платит за утрату сакрального измерения. Когда он отбросил идеи души и Бога, он был оставлен наедине со своими собственными ресурсами, с самим собой и теми немногими, кто его окружал. Даже любовники и члены семьи вводят нас в заблуждение и разочаровывают, потому что они не заменяют абсолютную трансцендентность. В том ключе, в котором велось наше обсуждение ранее, мы могли бы сказать, что они – бледные миражи²⁸.

Ранк видел, что высокая степень самоосознаности оставила современного человека с опорой только на собственные ресурсы, и метко назвал его «психологическим человеком». Это подходящий эпитет в нескольких смыслах. Современный человек стал психологическим, потому что изолировался от защитных коллективных идеологий. Он должен оправдать себя изнутри. Но это произошло еще и потому, что само современное мышление развивалось вне религии. Внутренняя жизнь человека всегда традиционно изображалась как область души. Но в XIX веке ученые отняли у Церкви эту последнюю область суеверий. Они хотели сделать внутреннюю жизнь человека свободной от тайн и подчиняющейся законам причинности. Постепенно они отказались от слова «душа» и начали говорить о «я», изучая, как это «я» развивается в ранних отношениях ребенка с матерью. Великие чудеса языка, мысли и морали теперь можно изучать как социальные конструкты, а не как результат божественного вмешательства²⁹. Это был большой прорыв в науке, который завершился только с работами Фрейда; но именно Ранк увидел, что эта научная победа породила больше проблем, чем решила. Наука думала, что навсегда избавилась от душевных противоречий, сделав внутренний мир предметом научного анализа. Но мало кто хотел признать, что такой подход все же оставил душу совершенно нетронутой, как и само понятие, объясняющее внутреннюю энергию организмов, а также загадку создания и поддержания живой материи. Действительно, не имеет значения, обнаружим ли, что внутренние заповеди человека о себе и своем мире, его самосознание в языке, искусстве, его смех и слезы – все это социально встроено в него. Мы до сих пор не объяснили внутренние силы эволюции, которые привели к возникновению животного, способного к самосознанию, которое мы все еще понимаем под «душой» – загадку смысла организменного осознания, внутреннего динамизма и пульсации природы. С этой точки зрения истерическая реакция в XIX веке противников Дарвина только показывает, насколько узки были их взгляды, и насколько они были лишены воображения. Они не были открыты для простого и обычного страха и удивления; они воспринимали жизнь как должное: и когда Дарвин лишил их чувства «особой чудесности», они почувствовали себя не лучше мертвых.