Отрицание смерти

Взять, к примеру, мысли Фрейда о человеческой природе и его идею о том, что он стоит на вершине пирамиды борющегося за выживание человечества:

…Я обнаружил, что в целом в людях мало «хорошего». По моему опыту, большинство из них – отбросы, независимо от того, признают ли они это открыто ту или иную этическую доктрину или вообще не имеют ее… Если мы будем говорить об этике, то я поддерживаю высокий идеал, от которого большинство людей, с которыми я столкнулся, неимоверно далеки.

Когда, возможно, величайший из когда-либо живших психологов бросает стандартную фразу «по моему опыту», она обладает авторитетом папской буллы в Средние века. Конечно, он также подразумевает, что, если большинство людей – отбросы, то некоторые – нет, и мы можем предположить, кто является одним из этих немногих исключений. Нам напоминают о тех некогда популярных книгах по евгенике, на обложке которых всегда есть красивая фотография автора, сияющего жизненной силой и индивидуальностью, олицетворяющего собой идеальный тип для аргументации заложенных в книге идей.

Как и следовало ожидать, вряд ли все согласятся с самооценкой Фрейда; почти каждый из несогласных с ним учеников мог найти что-то, за что можно было бы смотреть на учителя свысока, с некоторой снисходительной жалостью. Вильгельм Райх однажды заметил, что Фрейд попал в ловушку психоаналитического движения, попал в ловушку собственных учеников, и даже его рак был, вероятно, результатом того, что он замкнулся в себе, будучи не в состоянии действовать свободно¹². Видите? Мы снова сталкиваемся с той же проблемой: суждение Райха имело бы больше влияния, если бы исходило от бога, а не от человека, который был еще более увлечен собственным движением и который был решительно и позорно им уничтожен. Юнг тоже считал Фрейда чрезвычайно ограниченным, но рассматривал его ограничения как необходимую часть фрейдовского даймона, его гениальности и своеобразного послания. Но, возможно, это понимание было на самом деле отражением собственной демонической склонности Юнга к алхимии, почти шаманского качества его внутренней жизни³. Никто иной как исследователь человеческой природы Эрих Фромм, написал о Юнге свои самые горькие строки, обличая его как врага науки. Жаль простого смертного, снующего под ногами всех этих великанов, швыряющих друг в друга глыбы заявлений.

Я даже не упомянул убедительные взгляды Ранка на ограничения Фрейда. В системе мышления Ранка самое главное суждение, которое, вероятно, можно было бы сделать относительно этих ограничений, заключалось в том, что он разделял человеческую слабость невротика: ему не хватало способности к иллюзии, к творческому мифу о возможностях творения. Он видел вещи слишком «реалистично», без их ауры чуда и бесконечных возможностей. Единственной иллюзией, которую он себе позволил, была иллюзия собственной науки, а такой источник должен был быть шаткой опорой, потому что исходил из собственных энергий, а не из могущественного запредельного. Это проблема творческой личности в целом: он создает собственные новые значения и должен, в свою очередь, быть ими поддержан. Диалог слишком запутан, чтобы его было легко вести. Отсюда и идет пожизненное двойственное отношение Фрейда к ценности потомства и славы, а также надежности всей панорамы эволюции. Мы уже касались всех этих вопросов, сравнивая Фрейда и Кьеркегора, и теперь снова к ним возвращаемся. Об идеальном человеческом характере можно говорить только с точки зрения абсолютной трансцендентности. Кьеркегор сказал бы, что у Фрейда все еще была гордыня, что ему не хватало сознания действительно анализируемого человека, что он не до конца прошел свое ученичество в школе тревог. В понимании Кьеркегора о человеке проект causa sui является отражением эдипова комплекса, и чтобы быть человеком, нужно полностью отказаться от него. С этой точки зрения Фрейд все еще не проанализировал свой эдипов комплекс, независимо от того, насколько он и ранние психоаналитики гордились тем, что они это сделали. Он не мог эмоционально подчиниться власти или концептуально – трансцендентному измерению. Он все еще жил полностью в измерении видимого мира и был ограничен тем, что было возможно только в этом измерении; следовательно, все его значения должны были исходить из этого измерения.