Отрицание смерти

Но эту позицию нелегко сохранять с невозмутимостью. Редко, говорит Кьеркегор, кому удается ее придерживаться. Как только вы зададитесь вопросом о том, что значит быть личностью, даже глупо, слабо или с налетом гордости за свое воображаемое отличие от других, у вас могут возникнуть проблемы. Герметическое отчаяние – это импотенция, но импотенция, уже в какой-то степени осознающая себя, и это осознание может стать весьма неприятным. Оно может привести к раздражению из-за своей зависимости от семьи и работы, изъязвляющему разъеданию как реакции на свою приземленность, чувству рабства в своей безопасности. Для сильного человека это может стать невыносимым, и он может попытаться вырваться из этого, иногда путем самоубийства, иногда «отчаянно утопая в мире и в потоке переживаний».

И это подводит нас к последнему типу человека: тот, кто утверждает себя вопреки собственной слабости, кто пытается быть богом для самого себя, хозяином своей судьбы, человеком, который сам создал себя. Он не будет просто пешкой в руках других и общества; он не будет пассивным страдальцем и тайным мечтателем, лелеющим собственное внутреннее пламя в забвении. Он бросится в жизнь с головой,

отвлекаясь на великие начинания, он станет беспокойным духом… который хочет забыться… Или он будет искать забвения в чувственности, возможно, в разврате…³⁷

В крайнем случае, открытое самосоздание может стать демоническим, страстью, которою Кьеркегор называет «демонической яростью». Она будет нападением на саму жизнь за все то, что она сделала с человеком, восстанием против самого существования.

В наше время нет проблем с распознаванием таких форм открытого самосоздания. Мы можем видеть производимые им эффекты очень отчетливо как на личностном, так и на социальном уровне. Мы являемся свидетелями нового культа чувственности, который, кажется, повторяет сексуальный натурализм древнего Рима. Это жизнь одним днем с полным пренебрежением ко дню завтрашнему; погружение в телесность и непосредственные переживания и ощущения тела, в интенсивность прикосновения, набухающую плоть, вкус и запах. Это стремление отрицать недостаток контроля над происходящими вокруг событиями, отрицать беспомощность, неопределенность личности в механическом мире, вращающемся в упадке и смерти. Я не говорю, что это плохо. Это повторное открытие и подтверждение основной жизненной силы человека как животного. Современный мир, в конце концов, хочет, чтобы человек отрицал даже собственное тело, свое происхождение из животного центра. Существует желание превратить его в полностью деперсонализированную абстракцию. Но человек сохранил свое обезьяноподобное тело и обнаружил, что может использовать его как основу для плотского самоутверждения – и к черту бюрократов! Единственная вещь, которую можно счесть недостойной в этом случае – это отчаянная рефлексивность, неповиновение, не являющееся сознательным и полностью хладнокровным.

В социальной сфере мы также наблюдаем вызывающее прометеианство, которое, по сути, является безобидным: уверенная сила, которая может отправить человека на Луну и освободить его от полной зависимости и заточения на Земле – по крайней мере, в его воображении. Уродливая сторона этого прометеианства в том, что оно представляет собой бездумное, пустоголовое погружение в механику процесса без всякой мысли о целях и смысле. Вот он – технический триумф многогранно развитой обезьяны, пугающе показан в фильме «2001 год: Космическая одиссея»[63]. На более зловещем уровне, как мы увидим позже, пренебрежение современного человека к случайностям, злу и смерти принимает форму стремительного роста производства потребительских товаров и вооружений. Доведенное до крайности, такое пренебрежение породило Гитлера и Вьетнамскую войну: ярость против нашей несостоятельности, пренебрежение к животной обусловленности, к ограничениям нашего жалкого естества. Если мы не обладаем всемогуществом богов, по крайней мере, уничтожать мы умеем не хуже.

Значение зрелости