Отрицание смерти

Всегда ли нас удивляло, насколько охотно мазохист испытывает боль? Ну, во-первых, боль заставляет тело выйти на передний план. Она снова возвращает человека в центр событий в качестве чувствующего животного. Таким образом, это естественное дополнение к садизму. Оба являются техниками, направленными на переживания сильного ощущения себя, в действии, направленном вовне, или в пассивном страдании. Оба дают интенсивное напряжение вместо неясности и пустоты. Более того, испытывать боль – значит «использовать» её с возможностью контролировать её и одерживать победу над ней. Как утверждал Ирвинг Бибер в своей значимой статье, мазохист не «хочет» боли, он хочет иметь возможность идентифицировать её источник, локализовать его и, таким образом, контролировать его. Таким образом, мазохизм – это способ снять тревогу перед жизнью и смертью, непреодолимый ужас существования и ужать их до небольших доз. То есть человек испытывает боль от пугающей силы и всё же переживает её, не испытывая наивысшей угрозы уничтожения и смерти. Как проницательно заметил Зильбург, садомазохистская комбинация – идеальная формула для трансмутации страха смерти. Ранк назвал мазохизм «малой жертвой», «более легким наказанием», «умиротворением», позволяющим избежать ужаса смерти. Таким образом, в применении к сексуальности мазохизм – это способ принять страдание и боль, «которые в конечном счете являются символами смерти», и превратить их в желаемые источники удовольствия. Как хорошо заметил Генри Харт, это способ приёма гомеопатии под собственным контролем; эго контролирует тотальную боль, полное поражение и полное унижение, испытывая их в малых дозах как своего рода вакцинацию. В то же время, с другой точки зрения, мы наблюдаем захватывающую изобретательность извращений: превращение боли, символа смерти, в экстаз и более сильное переживание жизни. £

£ Босс придаёт садомазохизму ещё более творческий характер, по крайней мере, в некоторых его формах (см. Стр. 104 и далее). Я не знаю, как далеко можно зайти, следуя его обобщениям на основе нескольких примеров, которые он цитирует. И мне немного не по себе из-за того, что, кажется, он склонен принимать рационализации своих пациентов как действительно идеальные мотивы. Думаю, это нужно взвесить более тщательно.

Но опять же, пределы изобретательности извращения очевидны. Если вы магическим образом зафиксируете ужас жизни и смерти на одном человеке как на источнике боли, вы контролируете этот ужас, но вы также чрезмерно превозносите этого человека. Это частная религия, которая заставляет слишком сильно «притворяться» и принижает мазохиста, отдавая его во власть другого человека. Неудивительно, что садомазохизм в конечном итоге унизителен, это тепличная инсценировка контроля и превосходства, разыгрываемая ничтожными личностями. Любой героизм относится к чему-то «потустороннему»; вопрос в том, к чему? Этот вопрос напоминает нам о том, что мы обсуждали ранее: о проблеме слишком узких границ. С этой точки зрения извращения – всего лишь демонстрация жёстких границ потустороннего, которые человек выбирает для собственной инсценировки героического апофеоза. Садомазохист – это тот, кто разыгрывает свою героическую драму наедине только с одним человеком; он применяет свои два онтологических мотива – Эрос и Агапе – только к объекту любви. Он использует этот объект, чтобы, с одной стороны, расширить чувство собственной полноты и силы, с другой стороны, даёт волю своей потребности отпустить, отказаться от своей воли, обрести покой и удовлетворение путём полного слияния с чем-то вне его. Пациент Ромма прекрасно продемонстрировал сжатие огромной проблемы до одного партнёра:

В попытке ослабить своё жестокое напряжение он боролся между желанием быть доминирующим мужчиной, агрессивным и садистским по отношению к своей жене, и желанием отказаться от своей мужественности, быть кастрированным своей женой и, таким образом, вернуться к состоянию импотенции, пассивности и беспомощности.

Как было бы легко, если бы мы могли безопасно удовлетворить все желания человеческого существа в спальне коттеджа. Как выразился Ранг, мы хотим, чтобы партнер был подобен Богу, всемогущ, чтобы поддерживать наши желания, и всеобъемлющ, чтобы слиться с ними – но это невозможно.