µ Нигде это не отражено яснее, чем в тщательно проработанной и тщательно продуманной статье Уэйта о Гитлере («Чувство вины Адольфа Гитлера», Journal of Interdisciplinary History, 1971, 1, № 2: 229-249), в которой он утверждает, что шесть миллионов евреев были принесены в жертву личному чувству собственной ничтожности Гитлера и повышенной уязвимости тела к грязи и разложению. Гитлер так сильно беспокоился об этих вещах, настолько искалечен он был психически, что ему, кажется, пришлось развить в себе уникальное извращение, чтобы справиться с ними, чтобы победить их. «Гитлер получал сексуальное удовлетворение, когда молодая женщина – настолько моложе его, насколько его мать была моложе его отца – сидела над ним на корточках, чтобы помочиться или испражниться ему на голову» (Там же, с. 234). Это была его «личная религия»: его личное преодоление беспокойства, сверхпереживания. Это была личная поездка, которую он проделал верхом не только на евреях и немецком народе, но и непосредственно на своих любовницах. Очень показательно, что каждая из них покончила жизнь самоубийством или пыталась это сделать, и это больше, чем простое совпадение. Вполне возможно, что они не выдержали бремени его извращения; все это было на них, им приходилось жить с этим – не самим по себе простым и отвратительным физическим актом, а со всей его сокрушительной абсурдностью и впечатляющей несовместимостью с общественной ролью Гитлера. Человек, который является объектом общественного поклонения, надежда Германии и всего мира, победитель зла и скверны, – это тот самый человек, который через час наедине умоляет вас «быть к нему милым» во всей полноте ваших телесных выделений. Я бы сказал, что это несоответствие между частной и общественной эстетикой, возможно, слишком велико, чтобы вынести его, если только нельзя получить какую-то доминирующую высоту или точку обзора, с которой можно было бы высмеивать или иным образом отвергнуть его, - скажем, как проститутка, которая считает своего клиента простым извращенцем, низшей формой жизни.
В конкретных извращениях мы видим это принуждение в почти чистой культуре, где оно становится отрицанием нас самих как целых личностей. Причина, по которой женщины возражают против извращенных отношений и оскорбляются искусственной помощью, которую использует фетишист, состоит как раз в том, что он отрицает их существование как цельных личностей. Все извращения связывает неспособность быть ответственным человеческим животным. Эрих Фромм уже хорошо охарактеризовал мазохизм как попытку избавиться от бремени свободы. Клинически мы обнаруживаем, что некоторые люди настолько слабы перед лицом ответственности, что даже опасаются свободы быть в хорошем состоянии здоровья и бодрости, как напомнил нам Бибей. В самом крайнем извращении, некрофилии, мы видим самый крайний страх перед жизнью и людьми, как описал Фромм. Один из пациентов Брилла так боялся трупов, что, преодолев этот страх, стал некрофилом, потому что был очарован своей недавно обретённой свободой; можно сказать, что некрофилию он использовал в качестве своего героизма, а салоны гробовщиков были сценой для его постановки героического апофеоза. Трупы совершенны в своей беспомощности: они не могут причинить вам вреда или опозорить вас; вам не нужно беспокоиться об их безопасности или их реакции.
Босс описал копрофила, существование которого настолько сжалось, что он мог найти творческий героизм только в продуктах прямой кишки. Здесь мы прекрасно видим ужас роли вида, невозможность установить связь с телом сексуального партнера. У этого пациента они настолько велики, что рискуют полностью лишить его возможности выражать свои желания в межличностных отношениях. Он «спасен» фекалиями и его изобретательной рационализацией, объясняющей, что они являются истинным источником жизни. Для него имеет мало значения то, что потребности его конкретного героизма редуцировали его жену до прямой кишки. Нет ничего более наглядного, чем извращения, показывающие, как страх и слабость ведут к бездействию и к чему приводит искалеченный героизм. Штраус доходит до того, что связывает некрофилию со скупостью и инволюционной депрессией, как часть той же проблемы общего ухода от жизни. Мы не спорим с этой формулировкой.