Отрывки из обрывков

Порой у талантливых и даже умных людей возникает комплекс специфической неполноценности – им обязательно нужно дружить с гениями.

Я помню (это звучит замечательно: «я помню»), как в моей юности ухаживали за девушками в Москве: парни вдвоем шли за девушками от памятника Пушкину до Красной площади.

Девчонки тоже обязательно шли парой, и обязательно одна была с ногами, глазами, задницей и грудью, а другая немножко кривоногая, немножко маленькая, немножко в очках. Кажется, ни разу не попались две равноценные особи.

Приходилось, идя сзади, договариваться, кто какую берет. Если доставалась с незначительными ногами, вечер был выброшен. Доходили до Кремля, под курантами спрашивали у девочек: «Который час?» Они отвечали: «Не знаем!» На этом роман заканчивался.

Дружившие с гениями напоминают такую неравноценную пару. В дальнейшем они писали или при случае рассказывали: «Помню, приехал ко мне Володька. Ну да, Высоцкий, и говорит…» Причем они в основном не врали. Были, конечно, которые врали, прикидывались лучшими друзьями и собутыльниками. А были и те, которые действительно дружили и страшно этим гордились, вынося факт дружбы в первую строку биографии: «Друг Высоцкого». А дальше о себе – заслуженный, сыграл, написал…

Видимо, это рефлекторная необходимость человека обязательно ссылаться на то, что в жизни оказался рядом с кем-то действительно состоявшимся. Дружил с Довлатовым, пил с Высоцким, выступал с Мироновым, шутил со Жванецким…

Ловлю себя на тяге к таким прикосновениям. Но, когда мы были вместе, они еще не были такими знаковыми фигурами. Льщу себя надеждой, эфемерной, конечно, что следующие поколения мемуаристов неожиданно напишут: «Один раз видел трезвого Ширвиндта».

Отрывок 10. Про иллюстрации

На старости лет думаешь, что бы сделать, когда уже не можешь этого сделать, тогда: «И пальцы просятся к перу, перо к бумаге».

Мои замечательные издатели, уже который раз, зажмурившись, рискуют связываться со мной и аккуратно при этом намекают, что без иллюстраций моя литература не рентабельна.

Фонд домашнего архива с письмами, пожеланиями и хвастливыми фотографиями типа «Я и Ельцин», «Я и Кобзон», «Я и Рязанов», «Я и Миронов» и т. д. исчерпан в моих предыдущих шедеврах. Что делать? Тогда доброжелательная редактура посоветовала: раз великое ушедшее иссякло – обратитесь к будущему.

Я бессонно, но надолго задумался, что они имели в виду, и наконец дотумкал. Все иллюстрации к книжке состоят из фотографий переписки, литературных и живописных набросков детей, внуков и правнуков. Может быть, им будет интересно через каких-нибудь 20–30 лет умильнуться на себя в младенчестве, а заодно вспомнить папу-деда-прадеда.

Открывает наш вернисаж полотно правнуков Матвея и Семена, полуторагодовалых художников-близнецов, написанное к моему 87-летию. Шедевр называется «Раздумье». Он написан красками, которые, помимо прекрасной цветовой гаммы, еще и съедобны и даже полезны. Я пробовал (не рисовать, а есть). Приятно. Вот цивилизация. Бедные Врубели и Гогены, которые в безумии творческого экстаза, грызя кисти с гуашью и пастелью, не могли себе даже такого представить.

Отрывок 11. Воздвигать и сносить

Прекрасно, когда какой-то человек жил не 37 лет, а 95. Поучительно и завидно. Но это и страшно. Не потому, что немощь неприятна, а потому, что внутри длинной жизни все возникает по новой: фашизм, коммунизм и либерализм проживаются циклами. Они возвращаются, как возвращается мода на прически или каблуки.

Надо жить в одну эпоху. У меня начинается уже третья. Воздвигать, сносить и снова воздвигать «Железного Феликса» к 87 годам уже нет сил. Хоть и сыграл его в приступе безденежья мой незабвенный друг Миша Козаков, все равно не хочу.

Из поколения в поколение взволнованная и негодующая толпа сносит памятники, разрушает и топчет. А у нас никогда ничего не разрушают, а бережно снимают, заворачивают в тряпку и на катафалке вывозят за город. Я был в таком хранилище, где до лучших времен плечом к плечу стоят и лежат памятники Ленину и Сталину. У одного лежащего памятника Ленину рука с кепкой торчала. Пытались руку закопать, но получалось, что он носом роет землю. Так и торчала она с кепкой.

Слово «обыватель» очень емкое. Когда на обывателя обрушивается свобода, равенство и братство, сразу возникает толпа и крик. И вместо «свобода, равенство и братство» получается «злоба, выгода и блядст…о».

Россия – страна испуганного беспредела.

87 лет мало кому есть. Нынешнее поколение, если что-то и знает, то не ощущает. Когда я слышу, что Сталин – эффективный менеджер, то понимаю: так же небрежно я могу говорить о Великой французской революции. Да, конечно, гильотина, но… «Марсельеза» все-таки.

Страх убивает эмоцию, силу желаний. Если страшно, все неинтересно. В страхе никогда ничего не совершишь, кроме глупостей. Оправдательные отмазки трусливого поведения: «что рыпаться, все равно ничего не изменишь», «все-таки не 37-й год», «не трогай дерьмо, не будет пахнуть» и «что я один могу?».