Отрывки из обрывков

Какие бы интервьюеры ни появлялись – высокоинтеллектуальные или идиоты – и кого бы они ни пытали – великих физиков или поп-звезд, – позитура отвечающего все равно виноватая. Он все время почему-то оправдывается. Я понимаю, что надо оправдываться, когда спрашивают: «Почему вы вчера украли миллион?» Но даже когда спрашивают: «Как вы себя чувствуете?» – все опять оправдываются.

Микрофон стал как хирургический зонд – с ним влезают во все щели: будь то закрытые совещания или спаленки знаменитостей. Если раньше он выглядел как огромная шишка и, когда к тебе с ним кто-то подходил, можно было убежать, то сейчас микрофоны встроены в спичечные серные головки и увернуться нельзя. Потому что интервьюеров сразу много и они, как саранча, налетают неожиданно и массивно.

Я хотел бы когда-нибудь ответить на вопросы, которые мне не задавали. Все интервью пришпандорены или к событию, или к биографии и стереотипны. Есть джентльменский набор вопросов, жутко скучных. Пробуксовывать не хочется, но, если интервьюер – приличный человек и ты его знаешь, приходится терпеть.

Вот мое типичное интервью:

– Александр Анатольевич, что будет после смерти?

– Чьей?

– Вы теперь свидетель XX века…

– Я теперь уже свидетель всего.

– Как вы убиваете время?

– Сейчас время убивает меня. Все перевернулось.

– С таким чувством юмора, как у вас, надо родиться или его можно приобрести?

– Главное – с таким чувством юмора не погибнуть.

– Сколько вы хотите прожить?

– Ну, до вечера – это точно.

– Будет лучше или хуже?

– Будет скучнее. Это связано с перенасыщенностью.

– Нравится ли вам тот человек, которым вы стали?

– Я к нему равнодушен. Становление – очень грустная история. Это поиск, а он всегда связан с глупостью.

– Если бы вы были дверью, куда бы вы вели?

– Не важно куда, лишь бы мною не хлопали.

– Был ли период, когда вы не употребляли алкоголь?

– Это бывало, когда я оказывался, правда, тьфу-тьфу, недолго, в больнице. Но как только подружишься с врачами – приносят.

– Как вы себе представляете Бога?

– Мне кажется, он помесь Славы Полунина с Юрой Норштейном.

– Были ли в вашей актерской практике роли, которые вам не хотелось играть?

– Ужас в том, что в моей актерской практике не было ролей, которые мне хотелось играть.

– Что вы скажете о ситуации в кино?

– Ничего.

– Вы же не скажете, что боитесь своего мнения?

– Нет, я просто боюсь, что оно может быть неправильным. Но оно правильное.

– Что вас сейчас может удивить?

– Меня сейчас может удивить что-нибудь удивительное.

– Что вы почувствовали, когда родился ваш сын Миша?

– Необыкновенную гордость, что я – живородящий.

– Старый или не старый, но ведь шило в заднице никуда не девается?

– Задница тоже постарела.

– Как вы думаете, Александр Анатольевич…

– Да не думаю я ничего. Уже давно завязал.

Как страшно писать куриным почерком. Приходится при помощи редактора расшифровывать эти иероглифы. Но потом еще надо понять, что в них кроется. А выбрасывать бумажку жалко: не дай бог на ней была записана тонкая, неожиданная и острая мысль.

Отрывок 23. Живность в пандемию

Когда я в пандемию отсиживался на даче, мне запретили всё. Вокруг – жена, сын, внуки и правнуки, и у каждого свое задание – кому за чем следить, чтобы я не пил, не курил, ничего не обещал, и еще проверять, с кем я говорю по телефону. Это длится целый день. Ложишься спать, утром просыпаешься и понимаешь, что уже два месяца прошло в борьбе за спрятанную трубку и 50 граммов текилы.

Известный анекдот. Встречаются два 30-летних мужика, бывших одноклассника. Один говорит: «Я женат, а ты?» – «Нет». – «С ума сошел? Ну ладно сейчас, а к 75 годам сляжешь, некому будет воды подать». Проходит 45 лет, встречаются снова. «Ну как ты, так и не женился?» – спрашивает первый. «Женился, – говорит второй. – По квартире уже бегают внуки. Лежу в коридоре на сундуке. И, знаешь, пить совсем не хочется».