Оцепеневшие

– Неукротимая рвота, сильное потоотделение. – Его тошнит на пол.

Его тошнит, а он продолжает говорить, отчего слово «потоотделение» превращается в «потоотдевееее».

Запах блевотины заполняет комнату.

Кирилл мучается, а у меня ощущение, словно я тоже наелся ядовитых грибов. Мне больно.

Соня подносит ведро, спрашивает, чем мы можем помочь.

Она совершенно спокойна, будто каждый день у нее на глазах умирает ребенок. И я ее не осуждаю.

Встаю, убираю коробку с патронами. Открываю двери и окна, чтобы проветрить.

Он что-то говорит, но я не обращаю внимания. Какое мне дело до его отравления? У меня у самого болит живот.

– И диарея. – Он отмахивается от Сони, пододвигает ведро и смеется сквозь слезы. – Самое паршивое в этом всем – диарея. – Его голова скрывается в ведре, и последние слова эхом отражаются от эмалированной поверхности.

Кирилл корчится, но продолжает рассказ.

Зачем? Не пойму. Лежал бы смирно. Может, ему так спокойнее, а может, пытается вселить в нас уверенность.

Температура тела, он говорит, снижается. В тяжелых случаях начинается почечная и сердечная недостаточность.

Еле дышит, похоже, говорить ему становится все труднее. Мы переглядываемся с Соней. Меня знобит. Не мешало бы самому измерить температуру.

А Киря продолжает: травление может длиться до двадцати дней. Говорит, что съел очень много грибов, гораздо больше чем достаточно.

– Надежных методов лечения, – произносит и окунается в ведро, – не существует. Даже при вовремя оказанной помощи – труба. До семидесяти процентов таких отравлений смертельны.

Любопытно.

Я был уверен, что в больнице от грибов уж точно спасут. Если уж существует антидот от укусов змеи. Должен же быть способ вывести яд грибов? Любопытно и то, что я начинаю внимательно его слушать.

– Кома. Наступает кома и смерть.

Ему все хуже. На глазах слабеет.

Не могу смотреть, выхожу из избы, закуриваю и достаю из кармана поганку, рассматриваю.

Кирилл еще продолжает лекцию. Он обращается ко мне, похоже, не замечает, что я уже ушел. Говорит, что благодарен судьбе, что нас встретил.

До меня доносятся обрывки хриплых фраз, постанывания и приглушенные крики.

Иду в лес.

Смешанные чувства. Если бы я хоть на минуту еще задержался в доме, наверное, собственными руками придушил бы пацана, чтоб не мучился. Я знаю, уверен, что мелкий воскреснет. Он уже проделывал этот фокус у меня в багажнике. Помрет и назавтра опять будет насмехаться над нами своей противной брекетовой улыбкой.

Ничего. Воскреснет. А это значит, мне предстоит убить себя.

Придется.

Утром, с первыми лучами. Запихаю дуло в рот, нажму на курок, и будь что будет. А сейчас подальше в лес. Не слышать. Не думать. И чтоб живот еще не болел.

* * *

Наш гостиничный номер сейчас больше похож на камеру пыток. Странные приборы по углам, подтеки крови, обожженные обои, размокший паркет. Шторы плотно задернуты, в воздухе летает пыль. На полу валяются пакетики от чая, пластиковые контейнеры с недоеденной китайской едой, которую нам доставили, кажется, еще на прошлой неделе. Повсюду бокалы, грязные тарелки.

Интересно, как поведет себя уборщица, если все-таки ее впустить. Слышу настойчивый стук в дверь.

На ручке висит карточка «не беспокоить». Но женщина пытается проникнуть к нам со своими ведрами и швабрами. Ломится. Нагло так. То ли по ошибке, то ли проверить хочет, чем мы тут занимаемся круглые сутки вот уже почти месяц.

– Написано же «не беспокоить», что непонятного? – Соня грубо захлопывает дверь перед носом горничной. – Достала! – кричит в закрытую дверь и слушает, отошла ли женщина от номера или притаилась и ждет. Удостоверившись, что горничная удалилась вместе со своей тележкой, Соня возвращается к столу и машет мне, мол, все нормально, продолжайте.

Я записываю:

«Попытка № 17. Электричество.

Семнадцать часов восемь минут».

– Постой. Дай передохнуть. Сил нет.

Киря тяжело дышит. Брекеты блестят, но на этот раз не от улыбки. Кривится от боли, наклоняется, облокачивается о колени. Стоит согнувшись, слюни капают, а он хрипит, не может отдышаться.

Я мотаю головой и показываю надпись в блокноте:

«Попытка № 14. Изнеможение.

Девять часов пять минут».

– Нам нужно когда-то проверить вариант «смерть от изнеможения». Иначе никак. Сколько можно откладывать?

Киря двигает плечами. Садится в кресло.

– Давай. Обхвати зубами, – протягиваю оголенные провода. – Никаких перерывов. Поехали!

Киря берет провода в руки. Уставился на меня, смотрит с надеждой. Ждет, что сжалюсь.

«Вежливый и тактичный». «Исполнительный и бескомпромиссный». Смотрю на него, жду. Он и без исследований моего сознания, по одному взгляду понимает, что назад дороги нет.

Киря глотает пересохшим ртом и кивает – готов.

Я знаю, что прыщавый не трус. Он готов на любой эксперимент, если в нем не нужно вместо воздуха глотать воду. Нет, он не боится. Он просто устал.

Соня ест бутерброд, наблюдает казнь на импровизированном электрическом стуле.