Оцепеневшие

Выбираю самого здоровенного спортсмена. Провоцирую и жду, пока он не переломает мне все кости. Игрушка-антистресс. Это такой мой своеобразный ритуал очищения-прочищения.

Прочищение мозгов.

Чтоб никто не помешал, включаю Сонин режим маскировки. Я не такой специалист, как она, но умений достаточно, чтоб полиция и прочие прохожие не замечали и не вмешивались в мое «прочищение».

По алее идут трое парней. С виду достаточно крепкие.

Оцениваю – если хорошенько потрудятся втроем, мне точно хватит. Проходят мимо скамейки. Я напрягаюсь, транслирую ненависть, агрессию и негромко, но так, чтоб они расслышали, говорю в их адрес гадости.

Они оборачиваются, чтобы убедиться, может, послышалось. Я повторяю свою речь и подкрепляю ее немногозначными жестами.

Дальше все идет по обычному сценарию.

Они возвращаются. Подходят ко мне. Я продолжаю хамить. Они сдерживаются. Я изо всех сил провоцирую. Они пытаются все решить словами. Воспитанные спортсмены. Я перегибаю палку. Несколько колкостей в адрес их жен, мам, подруг и детей.

Меня метелят. Все просто.

Обычно я даже не слушаю, что они там говорят. Автоматически отвечаю матом, скрепленным со словами «ты, твой папа и весь твой род». Эти фразы подогревают интерес публики, я заметил.

Диалог идет сам собой.

А я не теряю ни минуты, уже погрузился в мысли.

В такие моменты представляю себя героем фильма. Тускло светит фонарь.

Слышу:

– Разрешите прикурить?

Оборачиваюсь, протягиваю зажигалку.

И – на, два раза ножом под ребро.

В голове звучит мелодия.

Я улыбаюсь.

Моя улыбка еще больше раздражает парней. Один из них пожимает плечами, мол, сам напросился.

Он делает жест, и его компания окружает меня.

– Разрешите прикурить?

Он бьет дважды в живот, я опускаюсь на землю, а он подкуривает от зажигалки, зажатой в моей руке. Снег укрывает землю, плечи, шляпу.

Компания стоит, смотрит на меня, ждет, что скажу. Стоят. Ждут повод. Естественно, им просто нужен повод.

Нужен? И я его дам.

Бью кулаком ублюдка в лицо. Окурок вылетает вместе с зубом на тротуар. Град ударов сыпется на меня. На голову, на спину.

Я и не пытаюсь сопротивляться. Падаю на асфальт. Ботинки с треском встречают мои ребра, костяшки кулаков крошатся о мое лицо.

Рот твердит через хрипы и стоны:

– Сильнее, ребятки. – Сплевываю алую слюну. – Мне нужно больше. Это все, на что вы способны?

Даже сейчас, выдержав столько ударов, я могу встать и разбросать компанию, сломать им позвоночники, открутить головы. Но я лежу. Жду, когда боль отвлечет от мыслей. Жду, когда из меня, словно пыль из ковра, под ударами выйдет злоба.

Я лежу, постанываю:

– Это все, что ли? Друзья, мне щекотно. – Кровь мешает говорить, а я еще пытаюсь смеяться.

Парни перестают бить.

Сплевываю красную слюну.

– Бьете как бабы…

С него хватит, говорит один, показывает на меня.

– Ненормальный какой-то. – Он двигает пальцем у виска.

– Уходим! – говорит другой и на прощанье еще пару раз пинает меня в живот. Его примеру следуют и остальные.

Они удаляются.

А я лежу на асфальте, смотрю, как шагают их ботинки. Не спешу вставать. Тело болит, но я знаю, что боль не настоящая. И не такая уж сильная.

– Спасибо, ребятки…

Нельзя слишком часто нарываться. Вырабатывается иммунитет к боли. В один прекрасный день проснусь и пойму, что этот способ мне больше не помогает. И что тогда?

Пошатываясь, иду назад в гостиницу.

Маскировку не выключаю. Совсем не хочу, чтобы кто-то начал жалеть меня или предлагать свою бесполезную помощь.

* * *

«Поверьте!»

«Пожалуйста, послушайте! Вы все умерли».

Доносится из-за двери голос подростка. Он плачет, умоляет. Спрашивает, почему никто ему не верит, говорит, что он это не придумывает.

– Ничего страшного. Мы понаблюдаем за вашим сыном. Не переживайте, я уверен, он скоро поправится.

Врач с умным видом идет по коридору. Одной рукой он приобнимает маму Кирилла, в другой несет папку с документами. Голос у него спокойный, уверенный.

– Я просто не знаю, что на него нашло. Он… Мой мальчик был всегда спокойным… Он, – женщина всхлипывает. – Он – моя радость. Понимаете? Помогите. Прошу вас.

Врач бережно освобождает свой рукав от вцепившейся женщины, вежливо выпроваживает рыдающую даму и просит медсестру присмотреть за ней и дать успокоительное. На прощанье еще раз повторяет, что все будет хорошо, и обещает, что мальчика вылечат.

– Смотри внимательно, – слышу голос Кирилла прямо у себя в голове. – Наблюдай, и ты сам поймешь, что значит система и что бороться с ней просто бесполезно. И даже вредно.

Я переключаюсь в тело доктора. Наблюдаю за происходящим с его глаз.

Врач возвращается в палату. Открывается дверь, и я вижу, как на краю кровати, весь в слезах, сидит связанный Киря.

– Здравствуй, Кирилл.

Мальчик не отвечает.

– Я могу развязать тебя? Ты будешь хорошо себя вести?

Киря кивает.

– Вот так. Хорошо, – говорит он тоном дрессировщика, который воспитывает собачку, и медленно освобождает руки мальчика. – Вот. Молодец. Теперь давай поговорим.

Он усаживается в стул, напротив.

– Расскажи, мой хороший, что тебя беспокоит?

– Мы все мертвы. И… Планеты больше нет.