Отщепенка (СИ)

Придерживает дверь побитыми очередным механизмом пальцами и пропускает меня вперёд. Об этом парне мне известно немного — чинит машины в мастерской, а в свободное время занимается изобретением антигравитационной подушки. Помню, как на моей первой сходке Фил говорил мне в утешение, что он-де к грязной жизни с детства привык, а у меня только-только руки грубеть начали. Обещал, что скоро найду, как заработать денег, приводил в пример процветающий домашний бизнес нашей булочницы Марты.

Эта чернявенькая вольнодумица раньше преподавала химию в гимназии, а когда её по навету выгнали, ударилась в выпечку и анархизм. Теперь хвастает, что при случае сможет приготовить селитру с серой и периодически балует нас пирожками с острой капустой.

Нрав у Марты тоже такой, с перчинкой. Уже из коридора слышу, как она разъясняет в крайнем неудовольствии:

— Полная чушь! Если постараться, то можно спокойно прожить и без зарубежных поставок. Какая, к чертям, внешняя торговля?! И восточные консерваторы, и западные либералы тотчас введут против нас санкции, похлеще тех, что спровоцировал Головецкий.

Сегодня Марта повязала на голову красную косынку и теперь точно выглядит, как Свобода с картины Делакруа. Только вместо спадающего с груди платья — белый комбинезон на алой молнии. Эффектно и как будто бы символично. То, что надо для диспута об идеальном анархическом государстве. Зря я пропустила самое начало.

— Ты же знаешь, дорогая… Как показывает практика, многие под либеральными шкурами оказываются зажравшимися шовинистскими свиньями, — на полуслове Марту прерывает глубокий голос со злой задоринкой. Голос до мурашек вдоль позвонков.

Я наконец прохожу в комнату, тихо здороваюсь и сажусь на ковёр, поджав под себя ноги. Сегодня собралось человек тридцать, лица, в основном, знакомые, но есть парочка новых. В середине коврового орнамента разложена разная ништяковая еда, выставлены настоечка с самогоночкой в пластиковых литровых бутылках, пахнет травяным сбором чайник.

Я немного напрягаюсь, когда пересекаюсь взглядом с острыми серо-голубыми глазами. Замечает меня, но не здоровается, промочив горло чаем, продолжает свою речь.

— У нашей страны богатые природные ресурсы, и это ещё одна мотивация держать иностранцев в узде. Будем делиться только с теми, кто нас поддержит, кто также решится на уничтожение единовластия. И главное, анархия никому не позволит заграбастать народное достояние. Доколе будет существовать этот круговорот олигархов? Какой прок в том, что старых толстосумов пересажали — у кормушки обосновался новый костяк.

Говорится это всё c небрежной ленцой, с непрестанным вырисовывание чего-то в воздухе левой рукой. Кто-то соглашается и добавляет свои нелестные высказывания, я же молча киваю. Его я просто слушаю, так внимательно, как только могу.

Зовут его Виктор Ирвис, для нас — Вик, а Марте позволительно сокращать до Ирви. Вне анархического кружка актёрствует в андеграундном театре, отсюда и страсть к декламации. На нерве такой, на струне, одни широко посаженные глаза чего стоят. Серо-голубые, прозрачные, от пристального взгляда которых сталью холодит в груди. Куда там Эрасту с его «измороженными» зенками.

Под левым глазом и на подбородке у Вика белеют маленькие шрамы. Щёки впалые, брови светлые, почти незаметные, а тонкие губы всегда искривлены. Ото лба редеют русые волосы, образуя две пока что небольшие дорожки залысин. Но нос! Нос всегда меня восхищал. Нестандартной какой-то формы, с маленькой ямкой посередине, чуть портящей идеальную дугу, устремлённую строго вниз. Мне с моим пролетарски вздёрнутым носиком всегда кажется, что людям с профилем Вика надо играть пришельцев. С маниакальной тоской в глазах из-за чего-то космического…

***

Вик говорил, что терпеть не может всякую модную химическую гадость, вроде конуситов. А мне они нравились, бывало, откусишь верхушку — черника попадётся, куснёшь следующий яркий слой, не дожевав предыдущий — как будто шоколадный сироп во рту. Вкусовые добавки забавно смешиваются, и с третьим ощущается гранатовый мусс. Всего у сладкой пирамидки шесть слоёв, к концу их уже трудно прожёвывать. Не зря в народе конуситы кличут «давилками».

Так вот, Вик тогда наотрез отказался идти со мной в кондитерскую, заявив, что давно не пил хорошего вина. Ресторан в старинной гостинице источал лакированный шик. Среди кремового спокойствия стен, позолоты балконных решёток и света хрустальных люстр глубоко задумчивые глаза на Ирвисовом бледном лице смотрелись особенно гармонично.

Вик увещевал меня, оторопевшую от всего этого благолепия, что никакой слежки можно не опасаться, мы культурно осушим одну бутылочку красного полусладкого. И вообще, что за стереотип, будто анархисты пьют водку в подвальных рыгаловках, горланя похабные песни и выкрикивая призывы к свержению тирана.

Последнее явно было сарказмом — я уже слышала, что Ирвис сам не гнушался проводить время в заброшенной котельной, под хмелем кислой настойки бренча на гитаре свои песни об убийстве «внутреннего раба».