Отщепенка (СИ)

Горич… У него какая-то своя философия, «делающая его свободным», на Кропоткина и Бакунина он не слишком ориентируется, впрочем, как и на других «бородатых дядек с портретов». При этом он ухитряется оставаться уважаемым лектором в том самом треклятом университете, где я устроила представление. Ловко надевает маску добропорядочного гражданина, однако мне ли не знать, кто ненавязчиво доносит до юнцов свободолюбивые мысли.

Горич — единственный из этой компашки, с кем я познакомилась до своего отщепенства. Был университетский день открытых дверей, и многих лицеистов тогда впечатлила лекция чудаковатого преподавателя истории. Помню, Совушка так восхищался Горичевским выступлением, а тот на эту льстивую похвальбу саркастически заявил, что прямо чувствует себя Державиным пред молодым Пушкиным, правда, в гроб сходя, благословлять не станет.

Сложилось так, что именно Горич замолвил за меня решающее слово перед старожилами кружка. Получив с помощью Эраста доступ в теневую сеть, я первым делом стала искать страницы, посвящённые анархизму. Разочарованно покинув сайт обычных поджигателей полицейских машин, я нежданно наткнулась на столичную коммуну того самого анархокружка, засевшего в подполье.

Два года назад я услышала о нём из новостных сообщений, посвящённых резонансной акции протеста. Казнён был резкий на словцо журналист Перживицкий, давний узник нашего государства, обвинённый в организации подпольной группы, что планировала покушение на Головецкого. Многие называли это злонамеренной фальсификацией, в защиту журналиста выступали видные представители зарубежных держав, но несчастному Перживицкому всё-таки уготовили выстрел в затылок. Сообщение о казни журналиста глубоко шокировало его сторонников, и в тот же вечер на главных площадях разлилось людское море с островами флагов и транспарантов. Среди бушевавших демонстрантов выступила и довольна большая группа анархистов. Стычки с гвардейцами обошлись малой кровью, но Столица три дня поистине стояла на ушах. Живенько романтизировав это действо, я своей впечатлительной шестнадцатилетней душонкой ещё сильнее влюбилась в анархизм. В новостях его приверженцев, конечно, обругали почём зря, и вся эта запретность будоражила, подогревала фантазии о смелой девчонке, что скоро встанет с бунтарями в один ряд. И когда, спустя два года, в стране начались волнения, я не сомневалась, что мои анархисты тоже вышли на улицы. А мне, запертой в спальне, оставалось лишь в бессилии комкать подол лицейского платья.

Усмехнувшись прошлому, я, не раздумывая, настрочила письмо-заявку, поведав там свою историю и заверив, что в моей благонадёжности нет нужды сомневаться.

Ответ был анонимным, однако я быстро поняла, что оно от незабвенного встрёпанного профессора, который, внезапно ли, оказался анархистом. Более того, Горич присутствовал в университетском актовом зале во время моей речуги. В письме он рассказывал, что увидел во мне потенциал и готов за меня поручиться. И не соврал — порешили в итоге принять меня в юго-западное «крыло» столичного кружка.

«Посмотрим, что из тебя выйдет, котик. Сможешь ли ты хорошенько заматереть или сразу убежишь, намочив штанишки,» — приписка в конце окончательно врубила во мне упорство.

И я решила доказать, что достойна быть анархисткой.

***

— Сделаем. Сделаем, дружище Горич, — вновь этот злой азарт в Виковых глазах. — Напомним бонзам о себе и о своих правах.

— А если стычка случится — будем явку менять? Накроют же, — игуанный парень продолжает стенающим голосом причитать. Видимо, он ожидал совсем другой тусовки.

— Не должны. Нас хорошо прикрывают. А квартира эта вообще числится по документам за левым вахтовиком, — примирительно разводит руками Фил.

Надо хоть как-то напомнить о своём присутствии. Формально вот она я, вожу пальцами в носке по ворсу ковра, но мысли мои не могут ни в одну фразу построиться. А отмалчиваться нельзя. Давай, предложи тему для обсуждения.

— Можно вопрос? — спрашиваю, как на уроке. — Мы ведь не будем использовать какую-то символику в наших акциях? Виктор говорил однажды, что этот… как его там… тотемизм ни к чему. Вот и я подумала, а нужно ли нам своё обозначение?

Но вместо Вика отвечает кто-то другой, из-за спинки дивана.

— А чё предложишь? Букву «А» в кружочке? Так от неё уже смердит, мы этот вариант давно отмели.

Снисходительно так говорит.

Неуютно-колючее пробегает по спине и щиплет руки, яркой краской по мне выписывает: «Глупая малявка». Ладно, тогда скажи что-нибудь про камеры. Дерзай, проявляй инициативу. Но меня опережают.

— А помните, ребят, гм, про символ солнца и удачи? Ну, вы поняли, дельный же вариант! Мы можем черкать его на разъёбанных камерах, как наш знак!

Это Лиза с щенячьим задором вдруг цепляется за мой ляп. Меня коротко окутывает волна жара. Кусочек масла шипит, пузырится, случайно соскользнув с ножа на сковородку.