Отщепенка (СИ)

Вик ненавидит эту девчонку. Ей лет шестнадцать от силы, обчиталась Геббельса и идиотских интернет-сообществ. За меня поручался Горич, а за Лизхен — какой-то приятель Вика. Отрекомендовал так: рот на замке держать умеет, но когда надо, минет делает отличный. Действительно, на протяжении двух сходок Лиза не давала поводов для беспокойств. А потом вдруг начала толкать речь о чистоте крови. Вик вышвырнул девчонку за дверь, прикрикнул, мол, лучше пусть водку с пивом мешает, чем анархизм с нацизмом. Каким-то чудом Ирвисов приятель вымолил для Лизы второй шанс, и та, после продолжительной трёпки, божилась, что всё уяснила. Месяц старалась держаться тихо, лишь иногда хлюпала, потягивая чай.

И вот её опять прорвало: на губах играет глупая улыбочка, покрасневшие глазки горят — обкуренная, что ль? Вик поводит головой, напрягается, повернувшись к Лизхен, но ледяная корка незримо проходит именно по моему горлу, лишая на миг дыхания.

Бесцветные брови Вика сведены к переносице, на шее пульсирует вздутая вена. Он давит пустую чашку подошвой туфли. Короткий хруст не отрезвляет Лизу, но сильнее бьёт меня ледяной глыбой в лоб. Кутаюсь в косуху и зажимаю язычок молнии.

— Я же с тобой разговаривал по этому поводу. Или заткнись, или выметайся, — глухо бросает Вик, цепко глядя на девчонку. — Никогда наш кружок не опустится до нацистских идей, никогда, слышишь?

— Но Ирвис, разве ты хочешь, чтобы нам на шею садилась всякая дефективная пакость? Новый мир анархии должны заслужить избранные, — Лиза разводит руками и хихикает.

— Милочка, ты могла быть любой национальности, с любым цветом кожи, наконец, с любой болезнью. И по своей же теории стала бы «недочеловеком». Так что прикуси язык, — Вик опускается на стул и поникает головой, видимо, снова погружаясь в неопределённые мысли.

Сдержался.

— Да я бы никогда… — а Лизхен всё не угомонится.

— Зайчик, успокойся, — Горич, гладя её по плечу, устало переглядывается с остальными, мол, что с дуры взять.

Лиза резко сбрасывает его ладонь.

— Зайчики, котики… Мы с вами на брудершафт не пили!

— Ещё чего! — с фырком хохочет Горич. — Со своим Гитлером пей!

Вик дёргает подбородком, прищуривается, добавляя себе несколько морщинок. Щёки его быстро багровеют, так, что чётче выделяется чернота под глазами. Дышит через рот, вот уже несколько минут держа его полуоткрытым.

Многие из собравшихся полушёпотом переговариваются, предлагая в очередной раз выгнать девчонку и вернуться к нашим камерам, что проследят за «баранами».

— Мы же не будем лазать за ними, как макаки за бананами?

Но если Ирвис на взводе, то жертву он не отпустит, зубов не разожмёт. Вдобавок Лизхен нервически ёрзает, постоянно задевая меня острым плечом. Скрывает появившийся страх, но я-то вижу, как её трусит.

— Ты, помню, называла себя наследницей одновременно и нацистов, и махновцев? — едкость просто убийственна, когда Вик обращается к Лизе. — Тогда наверняка ты слышала одну занятную историю. Как-то в одном из гуляйпольских селений приснопамятный Батька увидел антисемитский плакат. Кликнул коменданта, мол, що за лайно. А тот в ответ, так и так, снимать не буду, полностью с содержанием бумаженции согласен. Ну, и пристрелил этого коменданта твой Махно. Или в своих анархо-нацистских сообществах ты читала несколько другое? Про грабь-убивай-живи вдоволь? Ну же, расскажи.

— По чесноку, эта история, скорее, полулегенда, — морщит лоб Горич. — Но антисемитов Батька не любил, это да.

— Эх, Ирвис, — вдруг полушёпотом лепечет, собрав последние силы, Лизхен. — Верно, видно, Генрих подозревал, что у тебя в крови жидовское есть, раз тебя это так задевае…

Я уткнулась взглядом в ковёр, когда они только начали ссору. Поэтому с удвоенной силой всё внутри подкидывает, когда в комнате раздаётся оглушающий хлопок. Спустя пару секунд гробовой тишины на меня наваливаются всем телом, и по виску мажет тёплым. В помешательстве я откидываю от себя тушу, кажущуюся просто чугунной. Слепо отползаю к креслу и с беспомощностью вжимаюсь в обивку.

Кровавая капля медленно, тягуче стекает по моей щеке. Пахнет старым железным забором, щедро окаченным кислотным дождём. Одна сторона рта грязная, прикусив уголок губы, прочувствываю металлический прут, тошнотворно распределяющий свой вкус по языку и нёбам. В ушах ноет от звенящей мантры. Пальцам ног холодно, они дрожат и подгибаются, а скоро озноб перекидывается на всё тело, распространяясь морозным Гольфстримом по венам.

Почему Вик вдруг упомянул Махно? До сих пор мне казалось, что взгляды нашего кружка мало в чём пересекаются с нравами гуляйпольской кодлы. Горич же рассказывал, что там полно бандитов и пьяниц было. А ещё насильников. Хотя кто в те времена считал, сколько в хатах и на сеновалах юбок задрали, сколько криков грязными тряпками заткнули… И сколько крови на пол накапало… Кап — с подбородка на ноготь большого пальца. Кап — рядом с фалангой среднего. В ямочку между безымянным и мизинцем. Алым-ало.

— Чё за…

Ребятки отмирают и матерно оценивают положеньице. Но старожилов сей перфоманс вряд ли удивил.

— Ирвис, опусти пушкарик.