Отслойка

Мне совсем не больно делать татуировки. В самом начале немного жжет, а в середине я могу спать, болтать, есть и курить без остановки. Но в самом конце, на седьмой час работы, все тело так окостеневает и немеет, что больно становится даже сидеть и лежать. Кожу саднит, а если за все это время я не поем, то еще начинает тошнить и кружится голова. От жужжания машинки в ушах стоит звон, даже когда она не работает. Вот тогда и случается это перегорание. Мастер проходится белым по тем местам, где уже был другой пигмент, там свежие раны, кожа ноет. От этого кажется, что белый пигмент – это самый болезненный из всех.

Но теперь мне кажется, что на сеансах я не чувствую боли, потому что, во-первых, сама этого хочу, а во-вторых, потому что в конце сеанса вижу физический результат наших совместных с мастером трудов.

Здесь все по-другому. Я даже не знаю, что за анализы у меня берут, и мне, скорее всего, не скажут о результатах. Мне просто делают больно без объяснений.

И это скорее даже не физическая боль, а обида. Детская такая обида, как если ты случайно наступил в лужу, а мама отругала.

Я отвернулась и оглядела процедурную – узкую комнатку делила пополам пластиковая дверь с окном. В моей части была кушетка – на ней сгрудились заполненные кровавой мочой стаканчики; у стены несколько пустых железных шкафов со стеклянными дверцами. Во второй половине разместилось гинекологическое кресло.

– Ужасная кровь, вообще не идет! Даже шприцем!

– На флюру все собрались? Идемте! – послышалось из коридора.

– Ладно, потом еще возьму, – она так сильно прижала руку ваткой со спиртом, что я дернулась. – Чего? Скажи еще, что тебе больно.

Я не сказала, но было больно и обидно.

Я качнулась и, держась за стол, проглотила кислый комок рвоты. Достала свой стаканчик из кармана и, прибавив к остальным, вышла.

Роженицы, придерживая низ живота, мыча и вздыхая, шли за медсестрой. Ноги шаркали медленно.

Если бы не пульсирующий шов, я бы от души посмеялась над этим зрелищем. За окном темно, а по тусклому коридору под аккомпанемент орущих младенцев бредет армия зомби со вздутыми животами в цветастых халатах. Сюрреализм – Даррен Аронофски такого кина еще не снимал. Ухмыльнувшись, я пошла за роженицами.

Дойдя до конца коридора, мы прошли через матовую дверь в платное отделение. Затем еще через одну дверь уперлись в лестницу. Мне вспомнился момент из мультфильма «Кунг-фу Панда». В третьей части главный герой – толстый панда По – сталкивается с бесконечно долгим подъемом на башню и, взглянув на ступени, воинственно объявляет: «Мой главный враг – лестницы!» Все мы в этот момент были По. Спуск занял у нас добрую четверть часа. Сопровождалось это такими стонами и охами, будто мы находились не в роддоме, а в военном госпитале в километре от линии фронта и были калеченными героями проигранной войны.

В больнице был лифт, но роженицам, то есть ходячим, пользоваться им было нельзя, он предназначался исключительно для каталок и медперсонала.

Наконец спустившись в подвал, мы пошли по темному холодному коридору. Впереди, в тупике, уже стояла стайка рожениц. Сопровождающая их медсестра крикнула:

– Первое отделение, все снялись? Идем обратно!

Первое подразделение зомби прошло мимо нас, замелькали отекшие, бледные лица.

Я встала за крупной женщиной в пестром халате с принтом Гуччи.

– В очередь встаньте! Заходите, быстрей-быстрей!

Протискиваясь в крошечную холодную комнату, я все думала, к чему такая спешка. Куда можно опаздывать в четыре утра? Может, рентген-лаборант – вампир и ей необходимо вернуться в свое логово до рассвета?

– Удостоверение! – рявкнула она на меня.

Я оглядела полную женщину с отросшей сединой и непонимающе заморгала.

– Удостоверение, женщина!

– У меня его нет, в палате осталось.

– Ну и как теперь быть?! Мне нужен ИИН.

– Я его помню.

– Наизусть?!

Я кивнула.

Она затарабанила по клавишам. В этот момент наша дюжина набилась в крохотной комнатушке с компьютером. В одной из стен было окно – за ним просторная комната с рентген-аппаратом.

Лаборант записала ИИН каждой из нас и крикнула:

– Заходите и сразу раздевайтесь! Кого называю – идет сниматься!

Последнее, что хотелось сделать в этом подземном холодильнике, – снять одежду. Однако выбора не было: быстрее начнем – быстрее вернемся в теплые постели. Мы разделись по пояс. Повезло тем, кто был в раздельных пижамах, мне же, как и многим, пришлось снять все до трусов.

Встали у стены в ряд. Зомби-калеки были еще не такой потехой – теперь мы стали очередью ежившихся от холода женщин с раздутыми животами, поверх которых свисали налившиеся груди с огромными черными сосками. Я почти рассмеялась над нелепостью происходящего. Пока город мирно спит, просыпается самое экзотичное стриптиз-шоу.