Отслойка

В палате я зашла в туалет, прихватив пачку салфеток, обтерла подмышки, шею, складку под грудью, живот, аккуратно обходя лобок со швом. Я замерла, слегка подмяв раздувшийся живот, наклонилась вперед и посмотрела на шов. Все в зеленке, и тонкая черная полоса с торчащими по краям нитками. Не так уж и плохо.

Первый шов не хотелось видеть недели две. Тогда я просто отводила глаза и смотрела на лицо. Единственное, что, не считая синяков и припухлости, не изменилось после родов.

Живот был похож на мешок с желе, ягодицы и ноги покрыли целлюлитные бугры, грудь раздулась до шестого размера, из нее все время капало молоко, липкое и белесое. Огромные, черные соски. Волосы какие-то бледные, сухие.

Почему никто об этом не говорит? Рассказывают о проблемах с ЖКТ, о слабости и головных болях, о бессонных ночах, но о том, что твое тело вдруг кто-то за пару дней подменяет, не говорят. Я всегда была нормальной – не толстой и не худой, с упругими ягодицами, мягким животом и круглой грудью. Через год после свадьбы я решилась на увеличение груди. Оно не было очень нужно, у меня и так был третий размер, но мне хотелось, чтобы она была круглее. Моя грудь была моей гордостью – мягкая, пышная, – я ненавидела лифчики, и часто сквозь майку торчали маленькие бугорки сосков.

После рождения Беатрис я очень полюбила свое тело, даже таким, какое оно было, я поняла, что мой организм может выносить и родить, хоть и с посторонней помощью, здорового ребенка. У некоторых не получается зачать, выносить, родить. А я смогла, и часто благодарила свое тело за это. А пара лишних кило – это ведь мелочь.

Я выкинула влажные салфетки в урну и вернулась в палату. Легла в койку и посмотрела на часы: четыре тридцать. Нужно написать Русу.

Я отправила ему длинное сообщение, в котором рассказала о дочери и попросила привезти мне питьевой воды, кружку, посуду, приборы, пакетированный чай, туалетную бумагу, детские пеленки, смесь для недоношенных детей и что угодно поесть – голодно до тошноты.

Санитарка говорила, что прием передач у них до шести вечера, он успеет.

Отложив телефон, я мгновенно провалилась в сон и даже не проснулась, когда санитарка занесла пакет.

Глава 2 Воскресенье

Дверь с грохотом распахнулась, включился свет, и звонкий голос крякнул:

– Мухтарова, Сагитова, анализ крови и мочи! Просыпаемся, быстро на флюорографию!

В то же мгновение синхронно закричали дети соседок по палате. Я с трудом открыла глаза. Тело покрыл пот, и вместе с влажной, прилипшей к телу сорочкой я отлепила от себя душный, как тяжелое одеяло, сон.

Из коридора доносились какофония орущих детей и гулкие шаги.

Я поискала телефон в кровати, наконец, пальцы нащупали гладкий, прохладный экран: без четверти четыре утра. Ругая про себя ранний подъем, медсестру и анализы, я поджала ноги и села. Шов тут же заболел, соседкам никак не удавалось успокоить детей. Я оглядела палату, на крайней тумбе стояло несколько пластиковых стаканов для анализа мочи.

Займусь им, пока соседки заняты. Свет в туалете помигал и зажегся, лампочка жужжала, как назойливая муха. Пропустив первую мочу, я аккуратно, стараясь не задеть грязные ляжки, сунула стакан между ног и помочилась. Интересно, кровь не влияет на результат анализа? Закрутив крышку, вспомнила о туалетной бумаге. Пришлось оторвать кусочек от одного из рулонов соседок. Я вымыла руки и вернулась в палату.

Тут же на меня налетела тощая медсестра и окатила зловонным утренним дыханием:

– Что так долго?! Где анализы?!

– Может, потому что еще и четырех утра нет? – пробурчала я.

– Что сказала?! Анализ крови сдавала?

– Еще нет.

– В процедурную быстро! Давай-давай!

Я обернулась на соседок, все еще пытающихся утихомирить детей, и вышла в коридор.

Каждая желтая лампа горела тусклым желтым светом. Вид затертого пола и крашеных стен отчего-то показался мне отрешенно печальным. Перед процедурной образовалась небольшая очередь из рожениц. Я встала за последней и положила руку на шов.

– Следующая! Что встали! – выкрикнул голос из-за открытой двери.

Через две женщины я вошла и задрала рукав халата.

– Ужасные вены! Как тут анализ брать?!

Я глянула на руку и прикусила губу. После операции вены вздулись, кожа на сгибе стала цвета переспелой сливы. Медсестра схватила вторую руку, картина была такой же. Шумно вздохнув, она достала десятимиллилитровый шприц и поднесла к руке. Мое сердце бешено забилось. Я знала, что вены у меня не очень заметные и даже в идеальных условиях, без синяков, для забора крови часто приходилось использовать бабочку. Глядя на шприц-бревно, я сильно закусила губу.

– Поработай кулаком, – сказала она, перетянув руку выше локтя. – Так…

Игла больно вошла в кожу. Не попала. Спустя три укола она, наконец, наковыряла вену и набрала густой гранатовой крови. Почему после полостной операции мне так больно от какого-то укольчика? Может, это эффект перегретых нервных окончаний? Так я называла состояние в конце сеанса у тату-мастера.