Отслойка

Для новорожденных контраст между теплым и прохладным – как лед и кипяток. А в роддоме ребенка толком не подмоешь – разве что протереть салфетками. И если они холодные – он точно расплачется. Она вытащила сразу дюжину салфеток и стала аккуратно собирать липкий черный меконий с пухлых ягодичек.

Помню, как делала то же с Беатрис. Я понятия не имела о том, что такое первый детский кал. Меконий оказался черной массой, напоминающей смолу, – такой же липкий и не оттирающийся. Про то, что салфетки надо греть, я тоже не знала, и малышка разоралась, когда я стала ее протирать. Она задрыгала ножками и через минуту вся вымазалась. Я так и продолжала смотреть на нее, пока не подлетела детская медсестра и, охая, не отнесла ее на пеленальный столик. Она обтерла ее, переодела и вернула мне.

Айгерим переодела малыша и взяла телефон. Затем разослала несколько длинных аудиосообщений.

Перде вернулась в палату. Она шла тяжело, пыхтя при каждом шаге. Я покосилась на нее и спросила:

– Сильно болит? Может, тоже укол попросишь?

– Уже не положено мне.

– Это еще почему?

– Его только два дня после родов ставят, а потом по протоколу не положено, говорят.

Я прикусила губу. Надеюсь, что мой шов перестанет сегодня болеть…

Но на всякий случай взяла телефон и написала Русу: «Сегодня с едой привези мне внутримышечное обезболивающее, шприцы 0,5 мл, спирт и что-нибудь от вздутия после операции».

Он ответил: «Ок».

Я убрала телефон и снова привалилась к стене.

В комнату вошла врач.

– Проснулись? Осмотр, раздеваемся.

Айгерим была ближе к двери и первая развязала халат. Она легла на спину и стянула трусы ниже лобка.

Врач надела перчатки, затем сверилась с записями в карте и подошла к ее койке. Она прощупала матку и кивнула. Затем посмотрела на ее малыша и тоже кивнула.

В палату вошла вторая медсестра с ручкой в руках и несколько раз щелкнула ею.

– Акешева на выписку, жаз[67], – кинула через плечо врач. – Грудью кормите? Все хорошо?

– Да.

– У вас разрывов не было?

– Нет.

– Сегодня выписываем вас, позвоните, чтобы к двенадцати за вами приехали. После завтрака подойдите на регистрацию с удостоверением.

– Хорошо, спасибо вам, – ответила Айгерим, запахивая халат и кутая малыша в одеялко.

Мальчуган во время осмотра даже не пискнул, хотя врач неласково повертела его в руках.

Перде встала с койки и задрала ночнушку. От увиденного у меня перехватило дыхание. Через внушительных размеров живот тянулся уродливый шов. Стежки были точь-в-точь как у Франкенштейна. Судя по тому, что я смогла разглядеть, врачи хотели сделать обычное кесарево с поперечным швом в нижней части живота, но что-то пошло не так и пришлось сделать еще один, продольный. Выглядело это как работа мясника…

Шов был бордовый, весь живот в зеленке. От его вида у меня все запульсировало. Я выдохнула и отвернулась.

– Сагитова? Плохо заживает, вы что, не обрабатываете?

– Обрабатываю. Вчера заходила медсестра.

– А живот почему такой большой? Ложитесь, пощупаем.

Я видела, как от этих слов глаза у Перде наполнились ужасом. В этот момент проснулся ее сын и заревел.

Перде с трудом подвинула малыша и, охая, легла на спину. Врач пощупала матку, Перде часто задышала, из ее глаз потекли крупные слезы.

– Сокращается тоже плохо. Опорожнялись?

– Что?

– Какали после операции?

– Еще нет, больно ведь очень…

– Надо покакать, иначе клизму поставим сегодня вечером. Я еще зайду. Давайте ребенка.

Перде утерла слезы и подвинула малыша.

– Раздевайте, мама, долго нам тут еще возиться? Вы вообще должны были все к обходу подготовить! Памперс тоже снимайте!

Ребенок вопил во все горло.

Дверь в палату распахнулась, и вошел мой хирург.

В тесной палате Роман Петрович казался великаном в кукольном домике.

– Здрасьте, я к Мухтаровой, – прокричал он на вопросительный взгляд врача и протиснулся ко мне.

– Здравствуйте, как ваши дела? – робко спросила я.

– У меня-то все отлично. Ну, рассказывай.

– Да все хорошо, шов болит, конечно, но под обезболами сносно, – я задрала ночнушку и встала рядом с койкой.

Он приблизился и посмотрел на шов, кивнул и сказал ложиться.

Я приготовилась к взрыву боли, но теплая ладонь легко коснулась живота, он немного пощупал его, затем, нахмурившись, кинул взгляд на ребенка Перде и, перекрикивая ор, сказал:

– Ну неплохо, но ты, кажется, еще в туалет не ходила, да?

Я с ужасом подумала о клизме и выпалила:

– Ходила, сегодня рано утром, после флюры.

– Брешешь, мать… ой, брешешь. Мне виднее будет. Если сегодня не сходишь…

– Схожу, только клизму не ставьте! – Я покраснела.

– Завтра поставим, если не сходишь. Как там кнопка твоя?

– Борется, она молодец!

– Ну еще б не боролась, мы-то уже всё, что смогли, сделали. Повезло тебе, что Рашида Халифовна тут была.

Я кивнула.

– Ну я отчалил, помни, надо сходить в туалет, – он подмигнул и вышел из палаты.

Я, лежа, повернула голову к врачу.

– Мухтарова? Роды с осложнениями? Почему хирург приходил? – Она впилась в меня темными глазами.

– Отслойка была.

– Шов показывайте, – она достала из кармана баночку со спиртом и присела на койку.

Несколько пшиков, холодок. Ребенок все еще кричал, Перде опять принялась качать его изо всех сил.