Оттепель не наступит

Я медленно, почти не дыша, подхожу к ним и пытаюсь заглянуть в свёрток. Папа немного опускает руки, и у меня выходит рассмотреть человечка. Сестричка крошечная, сморщенная, странного красновато-синеватого цвета. На голове растут почти прозрачные жиденькие рыжеватые волосы, а маленькие зрачки бегают вокруг орбит, не фокусируясь ни на чем.

– Что с Милли? Где тело? – наконец, спрашивает папа.

Доктор молча кивает на выход, и отец отдаёт сестру медработникам. Мне снова становится страшно. Ладони потеют, а ноги подкашиваются. Опять коридоры и двери. Опять люди. Отец, потупивший взгляд. И равнодушные доктора.

В палате, где лежит мама, непривычно тихо. Отец сжимает губы, шатаясь, подходит к изголовью и отодвигает простынь с маминого лица. Оно чересчур красное, губы сухие и растрескавшиеся. Папа гладит маму по волосам и прижимается носом ко лбу. Слёзы из его глаз катятся по маминым щекам, поэтому кажется, будто плачет она. Я подхожу ближе и ловлю пальцем слезинку. Мамина кожа больше не кажется приятной. Она холодная и безжизненная.

– Милли, – шепчет отец в мамино ухо, спутанное волосами, – прости меня и Юнону. Спасибо за дочь.

Я не понимаю, за что мама должна меня простить, но вдумываться в папины слова не могу. Беру маму за руку и даю волю слезам. Маленькая Юнона вдруг должна повзрослеть.

Я прижимаю холодную ладонь к своей щеке, закрываю глаза и вспоминаю рассвет, который видела каких-то пятнадцать минут назад.

Мамино солнце село. Зато в нашей семье взошло новое.

Глава 12. Твоё имя

Филипп

– Что? – спросил Аноре на выдохе.

Я заметил, как начальник сжал кулаки, а на его лбу вздулась венка. Он ещё раз шумно выдохнул, поднялся со своего шикарного красного кресла и стал расхаживать туда-сюда, теребя манжет идеально выглаженного пиджака.

– Юнона Сафи жива, – повторил я, стараясь не опускать взгляд.

Показывать слабость – последнее, чего мне бы хотелось.

Тем не менее, ладони вспотели, а внутри чуть ли не извергался вулкан из адреналина и тревоги. Мне было нечего терять, но Аноре Вуд неспроста был тем, кого боялись не только враги, но и подчинённые. Рядом с этим человеком и без того холодная атмосфера становилась ледяной.

Я достал из кармана либерган, отобранный у Гектора Лероя, и положил его на стол. В пистолете осталось три патрона. Остальные лежали во внутреннем кармане куртки. Мне казалось, что я их чувствовал кожей, несмотря на несколько слоёв одежды.

– Уверен, девчонка сдохла и без моей помощи. Я прострелил ей колено на прощание.

– А должен был голову! – проревел начальник, резко обернувшись и долбанув кулаком по столу.

По спине побежал холодок, а в желудок словно пустили змей. Ладонь всё ещё лежала на пистолете, и я поймал себя на мысли, что больше всего на свете хочу применить его по назначению и отправить ублюдка в ад.

Однако, пришлось сделать еле заметный выдох, чтобы успокоиться, и сказать:

– Понимаю, мой проступок непростителен. Поэтому прошу подписать приказ об увольнении.

Вуд будто бы не услышал. Начальник снова сел в кресло, сложил руки в замок и внимательно посмотрел на либерган. Готов спорить, что волосы на моём затылке встали дыбом. История, которую я отчаянно пытался всучить Аноре, явно была ему не по душе. Оставалось надеяться, что он проглотит блеф, и Юнона будет в безопасности.

Но от Темзы ещё не было новостей. Я бросил быстрый взгляд на часы, висевшие над окном с видом на вулкан. Без пятнадцати девять. Рановато. Они не могли доехать так быстро. Из груди вырвался судорожный вздох.