Отвоёванная весна

- Заехали они незвано-непрошено к матери к моей, к Анне Егоровне: возвращались из Суземки после совещания у тамошнего коменданта. Выпили. Дядя начал звать меня к себе в помощники, а Тишин волком смотрит. «Не верь, - говорит, - этой советской шушере. Разбаловались, начальства не признают, в полицию служить на аркане не затащишь, о заготовках даже думать не хотят. Ну да ничего, дай срок, вправим им мозги... Умные слова говорил сегодня комендант: «Каждого десятого расстреливать надо». «Зачем же народ убивать?» - не утерпела я. «Землю иметь желаю! - кричит Тишин. - Свою собственную землю. Не паршивые ваши сотки, а десятины. Чтобы вышел на крыльцо и, куда ни взгляну, везде мою землю вижу. Мою! Собственную! А вот такие, как ты, Марийка, мне поперек дороги стоят. Не можем мы на одной земле рядом жить. Тесно нам. Душно. Если я не убью вас - вы меня убьете. Ну, раньше не убили, а теперь руки коротки. Сегодня моя власть пришла. Кровью село залью, но землю себе добуду... А ты, советская мошкара, брысь отсюда». И прогнал меня... Вот, все рассказала... Если верите мне, товарищи, - пошлите в Буду, - просила Мария. - Там живут мои родственники. Выспрошу, высмотрю и доложу вам.

В тот же день Кенина вместе с матерью и братом вытащила из тайника автоматы, винтовки, пистолеты, бинокль, оставленные ранеными, и с непосредственной, искренней гордостью отдала нам это богатство...

Нет, я поступил правильно: Кенина хорошо знает Буду, Ваське нужен был второй человек, и я послал их обоих в разведку. Здесь нет ошибки. Но почему они задержались?..

По-прежнему воет ветер за окном, гудит в трубе, будоражит нервы.

Захар Богатырь сидит рядом со мной, готовит пулемет к бою.

Рева волнуется. Ему хочется двигаться, хочется что-то делать, пусть ненужное, но отвлекающее от мысли, что сегодня мы не успеем в Зерново, и он то мечется по бараку, то выходит на дорогу и на чем свет стоит клянет Ваську Волчкова.

- А ну его к бису с его разведкой! - горячо убеждает он. - Хоть обстреляем станцию - и то добре.

Сень примостился за столом и при свете коптилки чертит план Буды. Он отмечает две школы, где расположился штаб фашистского полка, вчера прибывшего в город, комендатуру, городскую управу, полицию. Все это выглядит на плане, надо полагать, очень точно и во всяком случае аккуратно, но Сень ничего не знает о гарнизоне на станции, о том, где расположен склад бензина, как далеко он от караульного помещения. А без этих сведений мы не можем идти на Зерново. Надо ждать Ваську Кевину. А их нет...

Открывается дверь. В барак входит боец, сменившийся с поста. Он отряхивается на пороге и ворчит:

- Зима, а мы в пилотках. Сапоги истрепались. Снег. Теперь никуда не уйдешь от своих следов...

Рева набрасывается на него. Отчитав бойца и успокоившись, Павел насмешливо говорит:

- Не горюй, браток. Не дрожи. Я тебе волчьи лапы к подметкам привяжу: волки по волчьим следам никогда не ходят.

Ревина шутка сразу же меняет настроение в бараке. Уже раздаются бодрые голоса, уже кто-то смеется. Только Филипп Стрелец мрачный, стоит, прислонившись к стене, и смотрит в темное окно, где ветер кружит снежинки.

- Чему вы радуетесь? - резко бросает он. - Чему? Наши под Москвой бьются, а вы сидите здесь, как истуканы, и ждете у моря погоды.

И снова замыкается.

- Неблагополучно со Стрельцом, товарищ комиссар, - тихо говорит мне Захар Богатырь. - Не верит он в наше дело. Операцию считает бессмыслицей, мучится, рвется к фронту...

Вот это действительно моя ошибка. В суете последних дней я не смог побеседовать с ним, узнать, чем он дышит, что у него на сердце.

Подхожу к Стрельцу. С ним уже говорит Ваня Федоров.

- Пойми, Филипп, это не армия. Здесь нет ни тыла, ни флангов. Здесь нет артиллерии и танков, которые тебя поддержат. Ничего этого нет. А воевать надо. Понимаешь - надо.

- И ты обязан показать друзьям и врагам, - добавляет Богатырь, - что воюешь на родной земле за великое правое дело, и что наша горстка советских людей сильнее фашистского гарнизона.

- К тому же вы командир и комсомолец, товарищ Стрелец, - говорю я, - и должны быть впереди...

- Нет, все это не то. Не то, - с болью вырывается у Стрельца.

- Не то? - вскипает Рева. - Да якой тут может быть разговор, комиссар? Снять с него шинель, отобрать оружие - и бывай здоров!..

- Спокойно, Рева, - останавливаю я. - Товарищ Стрелец, доложите командованию, в чем дело.

Стрелец молчит. Все ждут.

- Вы слышали мое приказание?

Стрелец поднимает на меня хмурые глаза.

- Товарищ комиссар, - наконец говорит он. - Разрешите мне и военфельдшеру Приходько пойти к фронту. Здесь я не вижу своего места. Мое место в армии. Там я принесу больше пользы.

Мне нечего возразить. Но я не ждал этого. Снова поднимается давно решенный вопрос. Как это некстати именно сейчас, когда вот-вот сорвется операция, и у людей колеблется вера в наше дело. И в то же время я понимаю Стрельца: трудно, очень трудно на первых порах кадровому командиру быть бойцом-партизаном, трудно идти на операцию, которая кажется никчемной. Да и кто смеет задержать его, раз он решил занять свое место в армейском строю?