Отвоёванная весна

Тихо советуюсь с Бородавко. Он согласен со мной.

- Хорошо, идите, - разрешает Лаврентьич.

Стрелец вытягивается, и его только что хмурые глаза сияют.

- Разрешите выполнять?

Не успевает Бородавко ответить, как к нему обращается Чапов:

- Прошу и меня отпустить к фронту, товарищ командир.

- Опять? Ведь вы же пробовали и вернулись.

- Теперь другое дело. Мы знаем, где фронт. Мы пойдем наверняка. У нас есть проводник.

- Кто?

- Я их провожу, - говорит Анатолька Скворцов. - Тут все дороги мне известны. Когда же пойдут новые места, я опять к вам, - и он улыбается такой добродушной, такой спокойной улыбкой, будто в мирное время собрался проводить своих друзей в соседнее село.

Значит, они уже заранее договорились...

Тяжело отпускать их. От нас уходят два боевых командира... Тяжело... И все же, может быть, это даже к лучшему. Конечно к лучшему. С нами останутся только те, кто не колеблется, кто крепко верит в наше дело, окончательно нашел свое место здесь, во вражеском тылу...

- Идите, - говорит после короткого раздумья Бородавко.

- Так як же... - начал было Рева, но, перехватив мой суровый взгляд, смолкает.

Стрелец уходит в угол, где стоит его автомат. Все молча расступаются, давая ему дорогу. Слышно, как шумит ветер и скрипят сосны в лесу...

Неожиданно широко распахивается дверь, и в барак входят Васька и Мария Кенина.

Все бросаются к ним, все засыпают их вопросами. Стрелец, Чапов, Приходько и их проводник Анатолька Скворцов, начавшие было собираться в дорогу, в нерешительности топчутся в углу. По их взглядам я понял, что тяжело у хлопцев на душе - нелегко уходить, когда отряд идет на боевое дело.

- Разрешите нам участвовать в операции, а потом уйти, - обращается к Бородавко и ко мне Стрелец.

Но тут некстати вмешивается Рева:

- Обойдемся и без них! Нехай топают...

Мы с Бородавко молчим, и Стрелец воспринимает это как отказ...

Проходя мимо Ревы, Чапов пытается проститься с ним, но Рева холодно бросает:

- Не мешай! Занят.

Когда хлопает за ушедшими дверь, в бараке на мгновение становится тихо...

Васька Волчков садится к столу и рассказывает.

...Он пришел на станцию под вечер, отправив Кенину в Буду. Пришел открыто, не скрываясь, и начал прогуливаться по перрону, словно дачник в ожидании пригородного поезда.

В небольшом, наскоро сколоченном бараке (прежнее станционное здание разрушено) расположен гарнизон, но барак пустовал: все солдаты выгружали из вагонов бочки с бензином.

Офицеру, очевидно, надо было отправить поезд дотемна, с выгрузкой не ладилось, и он горячился, приказал всех на перроне поставить на выгрузку. Погнали и Ваську. Он упрямился, однако грузить все же пришлось.

Поезд ушел. На станции остался только гарнизон, и Ваське предложили убраться вон. Но он не собирался уходить. Правда, ему уже было известно, что на станции примерно сто тонн бензина, что в гарнизоне семнадцать солдат и толстый усатый офицер, но Волчков не знал главного: как ведут себя фашисты ночью.

Отойдя шагов на двадцать, Васька разложил костер, подобрал черствые корки хлеба и начал поджаривать их на костре. За ним внимательно наблюдал офицер. Волчков с трудом грыз противный подгорелый хлеб, когда подошел к нему гитлеровец. Васька вынул из мешка гитару. Офицер спросил, кто такой. Васька врал вдохновенно: он артист, у него голодает больная мать, и он едет в хутор Михайловский, - может быть, удастся выступить в концерте для господ германских офицеров.

Толстяк поверил, угостил его сигаретой, предложил спеть, и Васька вполголоса замурлыкал какой-то романс.

- Громче пой!

Нет, Васька громко петь не может, он артист, он сорвет голос на морозе, а голос - его единственное богатство.

Офицер забрал Ваську в барак, и Волчков пел, пел до изнеможения.

Наступила ночь, и снова его выгнали. И снова упрямился Васька: он боялся - ночью пристрелят часовые. Махнув рукой, офицер разрешил ему переночевать в коридоре барака.

Васька лежал и наблюдал.

До двух часов ночи по станции ходили патрули, и у бочек с бензином стоял часовой. Потом все собрались в бараке, пожарили картошку, поужинали и улеглись спать. До утра на станции - ни души.

Наступило утро. Проснулся офицер. Сонными, ничего не понимающими глазами смотрел он на Ваську. Потом вспомнил его вчерашние песни, но все же вышвырнул из барака: скоро придет первый поезд, и постороннему русскому не место на станции.

На этот раз Волчков не упрямился. Захватив гитару, он медленно побрел в лес и на условленном месте встретился с Кениной.

Потом роли поменялись: Волчков отправился в Буду, Кенина дежурила на станции. Она пробыла там до десяти часов вечера. Правда, из-за этого они опоздали к нам, но в десять часов приходит последний поезд из хутора Михайловского, и надо было проследить, не изменилась ли обстановка после его прихода.

За сегодняшний день на станции ничего не изменилось: гарнизон не пополнился, солдаты выгружали бензин и прессованное сено.