Outlast Universe: Night-Night Mads (СИ)

Ричард все так же саркастично шептал себе под нос речи о значении религии, свободы мысли и выбора, их отсутствия в умах людей. Он никогда не был религиозным, никогда не был патриотичным, никогда не шел за чей-то тенью. Цинизм, скептичность и здравый смысл сделали из него плохого гражданина как Соединенных Штатов, так и любой современной страны — гражданина, с головой на плечах.

Размышляя вслух на абстрактные темы, он проводит стерилизацию проржавевших от крови инструментов. Зачем он это делает? Остатки врачебной этики, морали, а, быть может, разума? Вряд ли кто-то может знать это. Не каждый человек способен ответить на то, что движет даже его собеседником, а мозг того человека — настоящая загадка. Впрочем, как и того, что сейчас привязан к столу, но тайна головы пленника скоро станет явью, в том или ином смысле. Последний инструмент бережно выложен на поднос.

— Но ответь мне на такой вопрос, — одним резким движением хирург схватил скальпель и приставил к горлу привязанного человека. — Здесь, прямо сейчас, ты на волосок от смерти — той, от которой ты каждый раз пытался откупиться, той, от которой, как ты считаешь, смог просто «отмолиться» все эти разы. И я знаю… Я знаю, что ты умрешь. Я знаю, что ничто на этом свете тебя не спасет, кроме меня — я ишь я могу убрать эту руку от твоего горла… Так зачем тебе эти надежды?!

Сердце пациента забилось. Забилось так, словно он был крысой, загнанной стаей котов, словно он захлопнул дверь в темной комнате и потерял ручку, словно он стоял посреди острова, на который неслась огромная волна, а ему было некуда податься — он понимал, чем мог закончиться его день. Понимал, что он мог и не закончиться вовсе. А Трагер, в свою очередь, лишь пил его. Наслаждался страхом, словно вином своего года рожденья. Эти нотки… Блаженство. Едва-ли оппонент доктора мог заметить то в его глазах — жажду, что нельзя утолить и что так яростно терзала его сущность. «Пора с этим заканчивать», — подумал хирург и вдавил скальпель чуть глубже в кожу.

Хлынули первые капли крови. Этот запах… Он сводил с ума и в то же время давал небывалое ощущение решимости. Даже от одного вида крови, на языке Ричарда вновь всплывал слегка горьковатый привкус железа — будто бы монетка находилась в его рту, как тогда, в далеком детстве. Но сейчас ему было доступно куда больше. И, как и хорошее вино, нельзя просто взять и опустошить тот сосуд. О, нет… Время — лучший кулинар. Доктор медленно приблизился к лицу пациента, разглядывая его через монокль. Скальпель всё-еще лежал на его горле, и там, у этого самого горла, уши доктора улавливали тот звук — биение полумертвого сердца.

— А теперь давай… молись! Проси «его» о пощаде. Проси спасти твою жалкую тушку или же вознести прогнившую от коррупционной мысли душу в свой гребаный рай. Проси… сберечь тебя. А только потом!.. потом, только после того, как кровь бордовым ручьем хлынет из твоего горла, а единственным твоим делом будет выдавить из своих полных легких простое «помогите» - ответь мне… бог любит тебя?

========== Последняя проповедь ==========

— Во имя Господа нашего!

Тяжелый стальной клинок медленно и мягко вошёл в слабую плоть, разрезая сильный когда-то дух ровно до позвоночника. Женщина, скинув со своей головы голубоватый платок, чей цвет давным-давно стёрся в слоях грязи и времени, упала на колени.

Сложив руки вместе, она всеми силами пыталась произнести какие-то обрывки слов, похожие на молитву. Как прилежный прихожанин в каждое утро воскресенья, она опустила голову вниз и, перебирая губами, смотрела на то, как бордовая и вязкая жидкость стремительно покидает её тело. Выливаясь из артерии, она омывала её потёртый свитер; ручейками падала на ладони, спускаясь вниз по деревянному кресту меж ними; заляпывала и без того грязное платье огненно-красным потоком, который лишь продолжал и продолжал прибывать к её одежде с каждым биением ослабевающего сердца. Бум… Бум… Бум…

Боль медленно заливала её душу, заставляя тело судорожно дёргаться в конвульсиях, а мозг паниковать в поисках очередного глотка крови и воздуха. Раскинув руки, она упала на спину. Слой пыли мгновенно поднялся над ней и так же мгновенно был унесён порывами ветра, что так стремительно усиливался. Плоть слаба. Плоть непослушна. О, как же старательно эти недавно молодые женские пальцы пытались поймать неуловимый порыв воздуха, как же старательно красные, как сам жар, губы пытались выплеснуть прибывающую кровь ради одного освежающего вдоха, и как же старательно извивалось ослабшее тело, пытаясь убежать туда, где солнце светит ярче. Напрасно.

Хрустальные глаза начали закрываться, а фарфоровые бусинки в них устремились куда-то вверх — к небесам. Сжатые пальцы побледнели и ослабли, выпуская пучок земли обратно, и лишь разум её, что в какой-то момент совершенно забыл о смерти, произнёс неслышимыми фразами последние слова: «Но где же Бог?»