Овод

Montanelli turned to the crucifix.	Монтанелли повернулся к распятию:
"God!	- Господи!
Listen to this—"	Ты слышишь?..
His voice died away into the empty stillness without response.	Голос его замер в глубокой тишине. Ответа не было.
Only the mocking devil awoke again in the Gadfly.	Злой демон снова проснулся в Оводе:
"'C-c-call him louder; perchance he s-s-sleepeth'—"	- Г-громче зовите! Может быть, он спит.
Montanelli started up as if he had been struck.	Монтанелли выпрямился, будто его ударили.
For a moment he stood looking straight before him;--then he sat down on the edge of the pallet, covered his face with both hands, and burst into tears.	Минуту он глядел прямо перед собой. Потом опустился на край койки, закрыл лицо руками и зарыдал.
A long shudder passed through the Gadfly, and the damp cold broke out on his body.	Овод вздрогнул всем телом, поняв, что значат эти слезы.
He knew what the tears meant.	Холодный пот выступил у него на лбу.
He drew the blanket over his head that he might not hear.	Он натянул на голову одеяло, чтобы не слышать этих рыданий.
It was enough that he had to die--he who was so vividly, magnificently alive.	Разве не довольно того, что ему придется умереть - ему, полному сил и жизни!
But he could not shut out the sound; it rang in his ears, it beat in his brain, it throbbed in all his pulses.	Но рыданий нельзя было заглушить. Они раздавались у него в ушах, проникали в мозг, в кровь.
And still Montanelli sobbed and sobbed, and the tears dripped down between his fingers.	Монтанелли плакал, и слезы струились у него сквозь пальцы.
He left off sobbing at last, and dried his eyes with his handkerchief, like a child that has been crying.	Наконец он умолк и, словно ребенок, вытер глаза платком.
As he stood up the handkerchief slipped from his knee and fell to the floor.	Платок упал на пол.
"There is no use in talking any more," he said. "You understand?"	- Слова излишни, - сказал он. - Ты понял меня?
"I understand," the Gadfly answered, with dull submission. "It's not your fault.	- Да, понял, - бесстрастно проговорил Овод. - Это не ваша вина.
Your God is hungry, and must be fed."	Ваш бог голоден, и его надо накормить.
Montanelli turned towards him.	Монтанелли повернулся к нему.
The grave that was to be dug was not more still than they were.	И наступившее молчание было страшнее молчания могилы, которую должны были вскоре выкопать для одного из них.
Silent, they looked into each other's eyes, as two lovers, torn apart, might gaze across the barrier they cannot pass.	Молча глядели они друг на друга, словно влюбленные, которых разлучили насильно и которым не переступить поставленной между ними преграды.
It was the Gadfly whose eyes sank first.	Овод первый опустил глаза.