Озарения

Ce sont des villes! C’est un peuple pour qui se sont montés ces Alleghanys et ces Libans de rêve! Des chalets de cristal et de bois qui se meuvent sur des rails et des poulies invisibles. Les vieux cratères ceints de colosses et de palmiers de cuivre rugissent mélodieusement dans les feux. Des fêtes amoureuses sonnent sur les canaux pendus derrière les chalets. La chasse des carillons crie dans les gorges. Des corporations de chanteurs géants accourent dans des vêtements et des oriflammes éclatants comme la lumière des cimes.

Sur les plates-formes au milieu des gouffres, les Rolands sonnent leur bravoure. Sur les passerelles de l’abîme et les toits des auberges l’ardeur du ciel pavoise les mâts. L’écroulement des apothéoses rejoint les champs des hauteurs où les centauresses séraphiques évoluent parmi les avalanches. Au-dessus du niveau des plus hautes crêtes une mer troublée par la naissance éternelle de Vénus, chargée de flotte orphéoniques et de la rumeur des perles et des conques précieuses, – la mer s’assombrit parfois avec des éclats mortels.

Sur les versants, des moissons de fleurs grandes comme nos armes et nos coupes mugissent. Des cortèges de Mabs en robes rousses, opalines, montent des ravines. Là-haut, les pieds dans la cascade et les ronces, les cerfs tètent Diane. Les Bacchantes des banlieues sanglotent et la lune brûle et hurle. Vénus entre dans les cavernes des forgerons et des ermites. Des groupes de beffrois chantent les idées des peuples. Des châteaux bâtis en os sort la musique inconnue. Toutes les légendes évoluent et les élans se ruent dans les bourgs. Le paradis des orages s’effondre. Les sauvages dansent sans cesse la Fête de la Nuit. Et une heure je suis descendu dans le mouvement d’un boulevard de Bagdad où des compagnies ont chanté la joie du travail nouveau, sous une brise épaisse, circulant sans pouvoir éluder les fabuleux fantômes des monts où l’on a dû se retrouver.

Quels bons bras, quelle belle heure me rendront cette région d’où viennent mes sommeils et mes moindres mouvements?

Города

Это – города! Это – народ, ради которого взметнулись сии Аппалачи и Ливаны мечты! Шале из хрусталя и дерева, которые ходят по невидимым рельсам и шкивам. Древние кратеры, опоясанные колоссами и пальмами из меди, мелодичный исторгают рокот среди огней. Звоны празднеств, любви наполненных трепетом, плывут над каналами, подвешенными позади шале. Бешеный гон колокольный в ущельях. Корпорации гигантов поющих поспешают с хоругвями и в одеждах слепящих, подобно снежным вершинам. На платформах среди бездн ревущих, Роланды трубят о своей доблести. По крышам дворов постоялых и по над бездной протянувшимся переходам жар небес флагами полощется на мачтах. Апофеозов обрушение настигает горние поля, где серафические центаврессы расхаживают среди снежных лавин. Над уровнем самых высоких хребтов море вечным рожденьем Венеры волнуемое, волною орфеонической и гулом жемчужин и раковин драгоценных гнетомое, − море темнеет, время от времени вспышками гибель сулящими расцветая. На склонах мычат стога сжатых цветов, огромных как наши гербы и чаши. Кортежи королев Маб, − в одеяньях желтоватых, опаловых, − поднимаются из овражин. Наверху олени, стоя в водопадах и зарослях ежевики, сосут груди Дианы. Вакханки предместий рыдают, а Луна пылает, взвывает. Венера входит в пещеры кузнецов и отшельников. Сгрудившись, колокольни раззванивают мысли людские. Из зАмков, на костях воздвигнутых, доносится неведомая музыка. Всякие легенды эволюции свои производят, а лоси шарахаются по улочкам тесным. Гроз парадиз рушится с грохотом. Дикари, не переставая, пляски свои совершают на Празднике Ночи. И вот час наступил, когда я вниз по бульвару багдадскому увлекаем толпою, − где гуляющих компании радость нового труда воспели, овеваемы бризом как будто сгустившимся, − блуждая кругами и будучи не в силах уклониться от встречи с фантомами сказочными гор, тех самых, через которые путь свой найти надлежит.

Чьи добрые руки, в котором прекрасном часу, мне вернут этот край, откуда и сны мои и движенья мои наималейшие происходят?

Veilées

I

C’est le repos éclairé, ni fièvre ni langueur, sur le lit ou sur le pré.

C’est l’ami ni ardent ni faible. L’ami.

C’est l’aimée ni tourmentante ni tourmentée. L’aimée.

L’air et le monde point cherchés. La vie.

– Etait-ce donc ceci?

– Et le rêve fraîchit.

II

L’éclairage revient à l’arbre de bâtisse. Des deux extrémités de la salle, décors quelconques, des élévations harmoniques se joignent. La muraille en face du veilleur est une succession psychologique de coupes, de frises de bandes atmosphériques et d’accidents géologiques. – Rêve intense et rapide de groupes sentimentaux avec des êtres de tous les caractères parmi toutes les apparences.

III