Озарения

Les lampes et les tapis de la veillée font le bruit des vagues, la nuit, le long de la coque et autour du steerage. La mer de la veillée, telle que les seins d’Amélie. Les tapisseries, jusqu’à mi-hauteur, des taillis de dentelle teinte d’émeraude, où se jettent les tourterelles de la veillée.

La plaque du foyer noir, de réels soleils des grèves: ah! puits des magies; seule vue d’aurore, cette fois.

Cтражи

I

Это покой, светом наполненный, ни жàра, ни слабости, на кровати или на лугу.

Это друг, ни горяч, ни тот, кто ни холоден, ни горяч. Друг.

Это любимая, ни мỳками мучимая, ни приносящая мỳки. Любимая.

Воздух и мир, которых никто не искал. Жизнь.

− Итак, было ли это?

− И холодом веет грёза.

II

Древо здания вновь наполняется светом. Противоположные стены залы, какие-то украшенья на них, гармонично ввысь устремлённые выступы, смыкаются. Стена перед тем, кому не до сна, есть некая психологическая последовательность своими сеченьями представленных фризов, атмосферных образований и геологических событий. − Виденье, − стремительное, ярое, − группы сентимАнтальные всевозможных существ в среде всевозможных явлений.

III

Светильники и ковры стражи издают шум волн ночных вдоль бортов и за кормой.

Море стражи, как груди Амелии.

Обои до середины стены, заросли кружева изумрудного цвета, в которых бьются горлицы стражи.

Чугунная пластина в чреве чёрном очага из настоящих сделана солнц песков прибрежных: о, чародейств колодцы; авроры один только взгляд, в этот раз.

Mystique

Sur la pente du talus, les anges tournent leurs robes de laine dans les herbages d’acier et d’émeraude. Des prés de flammes bondissent jusqu’au sommet du mamelon. À gauche, le terreau de l’arête est piétiné par tous les homicides et toutes les batailles, et tous les bruits désastreux filent leur courbe. Derrière l’arête de droite, la ligne des orients, des progrès.

Et tandis que la bande en haut du tableau est formée de la rumeur tournante et bondissante des conques des mers et des nuits humaines,

La douceur fleurie des étoiles et du ciel et du reste descend en face du talus, comme un panier, – contre notre face, et fait l’abîme fleurant et bleu là-dessous.

Мистическое

По косогорью ангелы превращают свои из шерсти соткàнные робы в сплетение трав изумрудных, стальных.

Луга объятые пламенем к вершине холма подбираются. Слева хребта невысокой гряды истоптаны зèмли всеми убийствами, битвами всеми, и все звуки, сулящие гибель, струятся оттуда.

Позади, справа, линия востоков, прогрессии солнц.

И в то время, как в верхней части картины оформилась полоса кружащегося и рвущегося ввысь гула раковин морских и ночей человеческих,

Звёзд и неба и всего остального расцветшая нежность, словно корзина, спускается, склона напротив, прямо на нас и в голубую цветущую бездну внизу превращается.

Aube

J’ai embrassé l’aube d’été.

Rien ne bougeait encore au front des palais. L’eau était morte. Les camps d’ombres ne quittaient pas la route du bois. J’ai marché, réveillant les haleines vives et tièdes, et les pierreries regardèrent, et les ailes se levèrent sans bruit.

La première entreprise fut, dans le sentier déjà empli de frais et blêmes éclats, une fleur qui me dit son nom.

Je ris au wasserfall blond qui s’échevela à travers les sapins: à la cime argentée je reconnus la déesse.

Alors, je levai un à un les voiles. Dans l’allée, en agitant les bras. Par la plaine, où je l’ai dénoncée au coq. À la grand’ville elle fuyait parmi les clochers et les dômes, et courant comme un mendiant sur les quais de marbre, je la chassais.

En haut de la route, près d’un bois de lauriers, je l’ai entourée avec ses voiles amassés, et j’ai senti un peu son immense corps. L’aube et l’enfant tombèrent au bas du bois.

Au réveil il était midi.

Заря

Летнюю обнял зарю.

Ещё не проснулась дворцовая площадь. Вода была мертва. Тени ночные ещё не исчезли с дороги лесной. Я шёл, пробуждая дыханья живые и тёплые, и россыпи драгоценных камней глядели из травы, и крылья вздымались бесшумно.

На тропе, − уже наполненной искрящейся моросью, прохладой дохнувшею, − первая антреприза − цветок, назвавший мне своё имя.

Улыбнулся водопаду, чьи белоснежные кудри сквозь пихты струились: как только серебром покрылась вершина, я увидел богиню.

Тогда, один за другим, я откинул покровы. Посреди аллеи, махая руками. На равнине, где я её обнаружил, когда петух прокричал. В городе она убегала, пропадая из виду среди куполов, колоколен, и, как нищий сбегая по мраморным плитам к реке, я её настигал.

Наверху, где кончалась дорога, рядом с лàвровой рощей, я окутал её теми покровами и прикоснулся едва к её необъятному телу. Заря и дитя упали к подножию леса.

Когда проснулся − был полдень.

Fleurs

D’un gradin d’or, – parmi les cordons de soie, les gazes grises, les velours verts et les disques de cristal qui noircissent comme du bronze au soleil, – je vois la digitale s’ouvrir sur un tapis de filigranes d’argent, d’yeux et de chevelures.